Преступления на сексуальной почве в российской провинции второй половины XIX – начала XX века

Безгин Владимир Борисович доктор исторических наук профессор, кафедра истории и философии, Тамбовский государственный технический университет 392000, Россия, Тамбовская область, г. Тамбов, ул. Советская, 106 Bezgin Vladimir Borisovich Doctor of History professor of the Department of History and Philosophy at Tambov State Technical University 392000, Russia, Tambov Region, Tambov, str. Sovetstkaya, 106 vladyka62@mail.ru Другие публикации этого автора

Криминальная статистика свидетельствует, что преступления на сексуальной почве в современной России продолжают оставаться распространенным правонарушением. В 2010 г. в стране было зарегистрировано около 5 тыс. изнасилований. Официальная статистика не отражает истинных масштабов этого преступления, по причине присущей ему естественной латентности. По данным независимой комиссии, количество преступлений против половой автономии женщин в России гораздо больше официальных цифр и составляет, по самым скромным подсчетам, примерно 60000 – 80000 в год. Согласно социологическим опросам, почти 22 % женщин в России пострадали от изнасилований. При этом заявления в правоохранительные органы подали лишь 8 % из них ^[10]. По результатам другого исследования, с заявлением обращаются только 3 % жертв сексуального насилия ^[4]. При этом около 12 % ежегодно совершаемых изнасилований следствие приостанавливает за не установлением виновных лиц. За период с 1997 по 2003 г. соотношение между числом возбужденных органами прокуратуры уголовных дел об изнасилованиях и количеством материалов об отказе в их возбуждении увеличилось почти вдвое: если в 1997 г. на одно возбужденное уголовное дело об изнасиловании приходилось около 1,5 так называемых отказных материалов, то в 2003 г. их стало уже 2,8 ^[1]. При традиционном характере естественной латентности изнасилований определенную роль в искажении объективных данных о масштабах таких преступлений играет и искусственный фактор.

Особую тревогу в обществе вызывает рост сексуальных преступлений, совершенных по отношению к несовершеннолетним детям. За период с 2009 по 2011 гг. более чем в 2,5 раза увеличилось общее число изнасилований несовершеннолетних. В 4,7 раза возросло число зарегистрированных фактов полового сношения и иных действий сексуального характера с лицом, не достигшим четырнадцатилетнего возраста, и в 8,6 раз увеличилось число зарегистрированных фактов полового сношения и иных действий сексуального характера с лицом, не достигшим двенадцатилетнего возраста ^[17].

Таким образом, изучение причин, характера и масштабов половых преступлений является актуальным в современной науке. В исследовании любого явления важно проследить его динамику в исторической ретроспективе. Цель настоящей статьи заключается в анализе преступлений на сексуальной почве, совершенных в российской провинции, во второй половине XIX – начале XX в. Объектом исследования выступает деревня, а, точнее, крестьянство, которое в изучаемый период составляло большинство в численности сельского населения России. Задача работы состоит не только в том, чтобы установить степень распространения этого преступления в сельской среде и как менялась оценка и степень ответственности за такого рода правонарушения в уголовном законодательстве, но и в том, чтобы выяснить отношение сельских жителей к действиям насильственного характера, нарушающих половую неприкосновенность и автономию человека.

В пореформенный период на фоне ухудшения криминальной ситуации в России в целом, был отмечен и рост числа сексуальных преступлений. Число таких преступлений, зафиксированных полицией, составляло в среднем в год (тыс.): 1874–1883 гг. – 1,8; 1884–1893 гг. – 3,1; 1894–1905 гг. – 9,7 ^{[15, с. 90]}. Данные моральной статистики указывают на то, что за три десятилетия количество сексуальных преступлений в стране выросло более чем в пять раз. Причина заключалась в том, что в ходе модернизации общественной жизни менялись ценностные ориентации и стандарты поведения, а это неизбежно вело к росту отклоняющегося поведения и преступности.

Преступления против чести и достоинства женщины не были широко распространены в русской деревне. За десятилетие с 1857 по 1866 г. в Тамбовской губернии было зарегистрировано 8596 преступлений, из них растлений и изнасилований – 90, что составило 1,04 % от общего числа совершенных преступлений [Подсчитано по: 20]. Криминогенность крестьянства была значительно ниже уровня преступности представителей других сословий. По данным статистики в Тамбовской губернии, в период с 1881 по 1906 г. за преступления против чести и целомудрия женщин было осуждено 162 человека, в том числе крестьян – 120, или 74 % от всех осужденных за этот вид преступления [Подсчитано по: 18]. При этом крестьяне в этот период составляли более 90 % населения губернии. Таким образом, исследуемый тип преступлений был в большей мере присущ городскому населению, чем сельскому.

Наиболее распространенным среди преступлений сексуального характера являлось изнасилование. Приведенные выше данные свидетельствуют о незначительном числе таких преступлений, имевших место в сельской среде. Учитывая латентный характер половых преступлений, можно предположить, что как сегодня, так и в прошлом статистика вряд ли отражала всю полноту действительной ситуации. При всей «прозрачности» деревенских отношений факты изнасилования, прежде всего незамужних женщин, часто оставались неизвестными по причине того, что потерпевшие об этом не заявляли. А не делали они этого из-за того, что не хотели стать объектом деревенских сплетен, и боялись тем самым подорвать добропорядочную репутацию своей семьи. Был еще один момент, который их удерживал от заявления о совершенном преступлении. Он заключался в том, что жалоба об изнасиловании требовала последующего медицинского освидетельствования. Такой врачебный осмотр, обыденный для следственной практики, вызывал у сельских баб панический страх. В деревне считали, что «бабе свое нутро пред людьми выворачивать зазорно» ^[21]. Консерватизм взглядов сельских жителей отчасти способствовал сокрытию информации о совершенных преступлениях.

Изнасилования не относились к числу преступлений, часто совершаемых в российской деревне. Такой вывод можно сделать на основе свидетельств самих крестьян. По утверждению сельского информатора из Болховского уезда Орловской губернии (1899 г.), «изнасилования случаются очень редко» ^{[2, д. 1011, л. 7]}. Веской причиной, препятствующей бытованию этого вида правонарушения в сельской среде, являлось отношение к нему сельских жителей, которое было обусловлено уровнем их религиозности. В обыденном восприятии крестьян поругание чести женщины считалось грехом и тяжким преступлением. По сообщению корреспондента Этнографического бюро из Тамбовской губернии (1900 г.), «изнасилование женщин, безразлично возрастов и положения, по народным воззрениям считается самым бесчестнейшим преступлением. Изнасилованная девушка ничего не теряет, выходя замуж, зато насильник делается общим посмешищем: его народ сторонится, не каждая девушка решится выйти за него замуж, будь он, даже богат» ^{[2, д. 2036, л. 2]}. Таким образом, и общественное мнение села выступало действенным фактором, сдерживающим проявление мужской сексуальной агрессии.

Заметим, что неприязненное отношение крестьянского населения к насилию в половой сфере было характерно для большинства, но не для всех российских сел. Так, в отдельных селениях Орловской губернии случаи изнасилования не встречали столь сурового осуждения, напротив, к ним относились достаточно равнодушно. В случае изнасилования женщины здесь говорили: «Не околица – затворица», а про девушек – «Сука не захочет, кобель не вскочит» ^{[2, д. 1054, л. 4]}. Такая разность крестьянских суждений вполне объяснима масштабами страны, степенью религиозности местного населения, влиянием бытовавших стереотипов и другими причинами.

По уголовному праву Российской империи изнасилование квалифицировалось как тяжкое преступление. До середины XIX в. русское уголовное законодательство не было полностью кодифицировано. В 1845 г. введено действие «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных». Однако и там нормы об ответственности за эти преступления не были сгруппированы, а содержались фактически в разных главах. В «Уложении о наказаниях уголовных и исправительных» редакции 1885 г. за преступления против чести и целомудрия женщины или девицы, достигшей 14 лет, предусматривалось наказание в виде лишения всех прав состояния и ссылку на каторжные работы сроком от четырех до восьми лет ^{[32, с. 697]}.

В сельской действительности посягательство на честь и достоинство женщины редко становились предметом судебного разбирательства. Если это случалось, наказание преступников было не таким строгим как того требовало официальное законодательство. Например, в 1884 г. один из волостных судов Бузулукского уезда Самарской губернии приговорил двух крестьян за изнасилование девушки к уплате 10 руб. в пользу родителей девушки и покупки ½ ведра водки в пользу судей ^{[36, с. 62]}. Порой дела такого рода в деревне решали на сельском сходе. По наблюдению кн. Кострова, изучавшего обычное право старожил Томской губернии, насильников наказывали на сельском сходе розгами, а растление очень часто кончалось мировой с обиженной девушкой и ее родственниками ^{[12, с. 10]}. Такая практика, по мнению исследователей, имела достаточно широкое распространение. Правовед А. Г. Смирнов (1877 г.) приводил два решения волостных судов. В одном из них волостной суд по жалобе крестьянской девушки, подвергшейся насилию, определил взыскать за изнасилование с виновного в пользу потерпевшей 24 руб. и 1 руб. в пользу общественных сумм. В другом случае за покушение на изнасилование суд назначил штраф в пользу жалобщицы в размере 9 руб. ^{[27, с. 408]}

Нормы обычного права, бытовавшие в русской деревне, допускали в качестве возмездия месть обидчику. В российском селе изучаемого периода были известны случаи самочинных расправ с насильниками. Так в Песоцкой волости столичной губернии (1900 г.) за изнасилование своей жены муж со своим приятелем зазвал насильника в баню и повредил ему часть полового органа, отпустивши его, зимой, голого. Местные жители, узнав об этом, одобрительно говорили: «Ловко он его обработал!» ^{[25, т. 6, с. 374]}. В этой же местности молодые ребята жестоко избили мужика, изнасиловавшего малолетнюю девочку. И в этом случае самоуправство деревенских молодцов нашло самую горячую поддержку со стороны односельчан. Они утверждали: «Убить его надо, пакостника!» ^{[25, т. 6, с. 374]} Это дает основание сделать вывод о том, что в правосознании крестьян сохранялись архаичные представления о допустимости внесудебной расправы, осуществления насилия по отношению к преступнику.

До судов доходила лишь малая толика дел об изнасиловании женщин. По этой причине данные уголовной статистики вряд ли могут объективно отражать состояние этой проблемы. С этой оговоркой все же обратимся к этому источнику. Согласно данным ведомостей судебно–медицинских исследований по Тамбовской губернии, растлений и изнасилований в уездах было зарегистрировано в 1870 г. – 7, 1884 г. – 26, 1900 – 31 ^{[8, ф. 143, оп. 1, д. 1, л. 150; оп. 4, д. 8, л. 6]}. Даже такое выборочное сравнение за 30 лет указывает на рост числа сексуальных преступлений. По нашему мнению, за указанный срок выросло не число изнасилований, а увеличилось количество обращений потерпевших. По мере роста самосознания сельской женщины усилилось и стремление защитить свою честь и женское достоинство посредством судебного решения. Этот вид преступления в деревне начал постепенно утрачивать латентный характер.

Исследуя данный вид преступления, следует сказать и о причинах деревенских изнасилований. Нужно признать, что сам крестьянский быт создавал условия для проявления сексуальной агрессии. Половые отношения в семейной повседневности сельских жителей были лишены присущей им интимности. В деревенской избе, как правило, все члены семьи спали вместе: и млад и стар, мужчины и женщины. Крестьянские дети могли не раз являться невольными свидетелями соитий своих родителей. Земский врач А. А. Жуковский писал: «Днем и ночью, во время работы и отдыха, сна и развлечений они (т.е. женщины) постоянно находятся в самых близких отношениях с мужчинами, подобно им грубыми, не умеющим обуздать своих страстей и не привыкшими уважать права женщин. Ни в одном слое общества не бывает такого большого числа изнасилований незрелыми мальчиками малолетних девочек, как в простом народе» [Цит. по: 35, с. 120]. Не стоит забывать и о том, что деревенские ребятишки были первыми на всех сельских праздниках, свадьбах, гуляньях, где также могли быть свидетелями непристойных сцен, в том числе и сопряженных с половым насилием.

Анализ содержания судебных дел показал, что преступниками оказывались люди разных возрастных категорий и морально–нравственного облика ^{[8, ф. 66, оп. 2, д. 3233, л. 7; д. 3660, л. 8; д. 5054, л. 3]}. Но причиной подобных преступлений не всегда служила только нравственная распущенность мужчин. Своеобразной провокацией сексуальной агрессии мужчин являлся обычай летних ночевок незамужних девушек в так называемых «мазанках» и амбарах. Так создавались оптимальные условия для интимных свиданий, которые порой заканчивались плачевным образом ^{[8, ф. 66, оп. 2, д. 3223, л. 21]}. Знаток обычного права Е. И. Якушкин сообщал, что «во многих местах на посиделках, беседах и вечеринках по окончании пирушки девушки и парни ложатся спать попарно. Родители смотрят на вечеринки как на дело обыкновенное и выказывают недовольство, только если девушка забеременеет» ^{[36, л. 32]}. Таким образом, сами условия сельского быта: грубость нравов и скученность проживания крестьянской семьи, совместное мытье в бане и купание в реке, вольность поведения деревенской молодежи в проведении досуга – все это, можно рассматривать как виктимные причины деревенских изнасилований.

Необходимо сказать несколько слов и о субъективной стороне данного преступления. Изученные документы дают основание утверждать о том, что угроза обвинения в изнасиловании использовалась в ряде случаев сельскими бабами как средство для достижения меркантильных целей. А некоторые женщины и намеренно провоцировали подобные ситуации с целью наживы ^{[8, ф. 66, оп. 2, д. 3658, л. 13, 13об]}. Девушки, вступавшие в добрачные связи, не особо тяготились вопросами нравственности до тех пор, пока потенциальные женихи не отказывались жениться. Нового обещания жениться, порой, хватало для прекращения судебного преследования ^{[8, ф. 66, оп. 2, д. 3658, л. 13, 13об]}. В противном случае несостоявшиеся невесты, считая себя потерпевшими, обращались в суд за восстановлением поруганной чести ^{[8, ф. 66, оп. 2, д. 3487, л. 9, 11]}. Так, крестьянка д. Тихвиновки Инаковской волости Кирсановского уезда Тамбовской губернии Марина Уварова обратилась (1914 г.) в окружной суд с обвинением Павла Овчинникова в обольщении. Из показания потерпевшей следовало, что после лишения ее невинности она имела с Овчинниковым сношения много раз и даже родила от него дочь. Дело было прекращено за отсутствием состава преступления ^{[8, ф. 66, оп. 2, д. 4157, л. 10–17]}.

Имели место в деревне и факты оговора в совершенном преступлении, так называемые мнимые изнасилования. Судебным следователем 2-го участка Шацкого уезда Тамбовской губернии 9 мая 1879 г. было возбуждено дело об изнасиловании крестьянской девочки Татьяны Поповой, 10 лет. О произошедшем преступлении властям сообщил волостной старшина 8 мая 1879 г. на основании словесного заявления отца девочки, крестьянина села Ново-Березов Степана Филипповича Попова ^{[8, ф. 69, оп. 50, оп. 2, д. 32, л. 2]}. Из объяснения девицы Татьяны Поповой следовало, что в воскресенье, 29 апреля, после обеда она с подружкой пошла играть на луг. Когда они проходили мимо гумна, то встретили односельчанина Ивана Рассказова, 30 лет, который схватил ее и потащил на гумно. Затем, со слов потерпевшей, он «заворотил сарафан и рубаху, вынул свою «чичирку» из портков и стал ею пихать пониже живота, от чего из этого места пошла кровь и замарала рубаху, которую мать потом вымыла» ^{[8, ф. 69, оп. 50, оп. 2, д. 32, л. 4–4об.]}. Свидетели отставной рядовой Кондратий Муравлев и крестьянин Афанасий Поворов по существу произошедшего ничего показать не смогли и факт изнасилования не подтвердили. Подружка потерпевшей Елена Берестинская на допросе показала, что Иван Рассказов, встретив их, стал играть с Татьяной, а она сама пошла дальше, так как впереди шел ее пьяный отец и она боялась, чтобы он не упал и не выронил денег ^{[8, ф. 69, оп. 50, оп. 2, д. 32, л. 5об-6об.]}. Из протокола № 3 от 23 мая 1879 г. следовало, что земский врач Лимберг в присутствии понятых провел судебно-медицинское освидетельствование Татьяны Поповой. В результате чего он пришел к выводу, что «девственная плева цела и никаких повреждений половых органов не существует, а, следовательно, изнасилования не было» ^{[8, ф. 69, оп. 50, оп. 2, д. 32, л. 7]}. Постановлением от 25 июня 1879 г. дело было прекращено, однако Тамбовский окружной суд определением от 7 августа 1879 г. в прекращении дела отказал и возвратил его для дальнейшего производства по обвинению Ивана Рассказова в попытке изнасилования ^{[8, ф. 69, оп. 50, оп. 2, д. 32, л. 8]}. По всей видимости, действия обвиняемого следовало квалифицировать не как изнасилование или попытку его, а как действия развратного характера.

В материалах данного дела есть ряд моментов, которые ставят под сомнение факт изнасилования малолетней девочки. Событие, как явствует из материалов дела, произошло 29 апреля, а отец «изнасилованной» девочки заявил волостному старшине о произошедшем лишь 8 мая, т.е. спустя 9 дней. Мать почему-то уничтожает главную улику преступления, застирав платье дочери от следов крови. Свидетель Афанасий Поваров, который, по словам Поповой, за волосы стащил с нее насильника, на допросе показал буквально следующее: «Расказова с Поповой я за волосы не стаскивал и даже не видел их вместе лежащими, а потому и не знаю, что между ними произошло» ^{[8, ф. 69, оп. 50, оп. 2, д. 32, л. 6об]}. Несмотря на заявление девочки о том, что «это место, куда мне пихал Рассказов, еще и теперь болит», судебный врач никаких повреждений не обнаружил. Можно сделать вывод о том, что физическому насилию Татьяна Попова не подвергалась, а ее показания лишь плод вымысла. Трудно предположить, что десятилетняя крестьянская девочка сама инициировала этот оговор. По всей видимости, ее родители пытались получить с Расказова деньги за «насилие», и только лишь после отказа того они обратились с заявлением к властям.

Другим примером мнимого изнасилования может служить дело, возбужденное тамбовским прокурором 28 июля 1914 г. Крестьянин Василий Гребенников обвинялся в изнасиловании служившей у него девочки Анны Карнауховой, 14 лет, крестьянки Космодевьянской слободы Лысогороской волости Тамбовского уезда ^{[8, ф. 66, оп. 2, д. 3796, л. 1]}. Из показания потерпевшей следовало, что под Вербное воскресение, часов в 9 вечера, хозяин, будучи пьяным, позвал ее в ригу резать сечку для скота, где и изнасиловал. На допросе Анна Карнаухова дословно показала следующее: «Хозяин мой, Василий Гордеев Гребенников, не говоря ни слова кинулся на меня и давай душить, затем положил меня на спину, заголил мне юбку, и, улегшись на меня, стал меня употреблять. Мне стало очень больно, и я пробовала кричать, Гребенников же заткнул мне рот моей же шалью. Насиловал меня Гребенников часа полтора, иногда мне все же удавалось вскрикнуть. После того как Гребенников меня употребил, у меня с этого места куда он совал своей член пошла кровь. Совал же Гребенников мне в саму «кунку». После изнасилования у меня на рубахе была кровь. Когда меня употреблял Гребенников, я чувствовала, что он не один раз мне спускал, а несколько, но сколько именно я не помню» ^{[8, ф. 66, оп. 2, д. 3796, л. 12об.]}. В результате осмотра, проведенного врачом А. Н. Каратневым, было установлено, что Карнаухова насилию не подвергалась, и судебное разбирательство было прекращено за отсутствием состава преступления ^{[8, ф. 66, оп. 2, д. 3796, л. 15об.]}.

В отличие от предыдущего дела, в этом определенно никакого преступления не было, а имел место оговор из-за корыстных побуждений или с целью мести. Анна Карнаухова никакому насилию не подвергалась, о чем свидетельствует заключение врача. В нем говорится, что «девственная плева цела, ни рубцов, ни ссадин, ни кровоподтеков не замечается» ^{[8, ф. 66, оп. 2, д. 3796, л. 14–14об.]}. Еще один момент, на который следует обратить внимание, это время «преступления» и дата возбуждения дела об «изнасиловании». Пасха в 1914 г. была 19 апреля, следовательно, канун Вербного воскресения – это 11 апреля. Таким образом, «потерпевшая» заявила об «изнасиловании» спустя три месяца после совершенного «преступления». Возраст «жертвы сексуального насилия»» дает основание предположить, что оговор был хорошо продуман, а приводимые ей подробности сцены изнасилования должны были убедить следователя в правдивости ее слов. Поводом для ложного обвинения могла быть недодача расчета хозяином и возникшее желание отомстить обидчику, прибегнув к беспроигрышному сюжету о сексуальном насилии.

Как следует из изученного дела, оговор в совершении изнасилования несовершеннолетней возник в ситуации, когда та находилась в зависимом положении (наемной работницы), что придало наговору большую убедительность. Сам «насильник» в момент совершения «преступления» был пьян, что добавляло достоверность ложным обвинениям. Корыстный мотив такого рода действий был, по всей видимости, преобладающим.

Особо следует сказать о таком явлении сельской жизни как снохачество. Следует признать, что половая близость между главой крестьянской семьи (большаком) и снохой не была явлением исключительным, а для патриархального уклада сельского быта, в какой-то мере и обыденным. «Нигде кажется кроме России, – отмечал В. Д. Набоков, – нет по крайне мере того, чтобы один вид кровосмешения приобрел характер почти нормального бытового явления, получив соответствующее техническое название – снохачество» [Цит. по: 35, с. 52]. Наблюдатели отмечали, что этот обычай был жив и в конце XIX в., причем одной из причин его сохранения являлся сезонный отток молодых мужчин на заработки. Хотя эта форма кровосмешения была осуждаема просвещенным обществом, крестьяне ее не считали серьезным правонарушением ^{[27, с. 401–402]}. В ряде мест, где снохачество было распространено, этому пороку не придавали особого значения. Более того, иногда о снохаче с долей сочувствия говорили: «Сноху любит. Ен с ней живет как с женой, понравилась ему» ^{[2, д. 1054, л. 5]}. По наблюдению этнографа А. В. Балова, в ярославских селах «снохачество или незаконное сожительство свекра со снохой, явление довольно нередкое» ^{[25, т. 2, ч. 1. с. 464]}.

В глазах крестьян снохачество являлось грехом, но не преступлением. С иной позиции данное деяние трактовал закон. Даже если половая связь свекра и снохи не была результатом насильственных действий, то все равно она являлась действием преступным, так как нарушала запрет на сексуальную связь между близкими родственниками, в данном случае по свойству, а, следовательно, была ничем иным как кровосмешением.

Причину существования этой формы удовлетворения сексуальных потребностей следует видеть в особенностях крестьянского быта. Одна из причин – это ранние браки. В середине XIX в., по сведениям А. П. Звонкова, в селах Елатомского уезда Тамбовской губернии было принято женить 12 – 13 летних мальчиков на невестах 16 – 17 лет ^{[11, с. 128–129]}. Отцы, склонные к снохачеству, умышленно женили своих сыновей молодыми для того, чтобы пользоваться их неопытностью ^{[2, д. 2036, л. 2]}. Другой причиной, создающей условия для распространения этого порока в сельской среде, были отхожие промыслы крестьян. «Молодой супруг не проживет иной раз и году, как отец отправляет его на Волгу или куда-нибудь в работники. Жена остается одна под слабым контролем свекрови» ^{[11, с. 128–129]}. Из Болховского уезда Орловской губернии информатор в 1899 г. сообщал: «Снохачество здесь распространено потому, что мужья уходят на заработки, видятся с женами только два раза в год, свекор же остается дома и распоряжается по своему усмотрению» ^{[2, д. 1011, л. 19]}. Автор корреспонденции из Пошехонского уезда Ярославской губернии отмечал, что при господстве в уезде отхожих промыслов молодые люди нередко через месяц или два уезжают на чужую сторону на год, а то и более, как, например, все лица, живущие в услужении в торговых заведениях г. Петербурга и Москвы ^{[25, т. 2, ч. 1. с. 464]}. Аналогичны по содержанию сведения из Медынского уезда Калужской губернии. «Часты случаи в семьях, где молодой муж, работая на фабрике, годами отсутствует или отбывает военную службу, а свекор начинает снохачить самым дерзким и грубым образом» ^{[25, т. 3, с. 433]}.

Механизм склонения снохи к сожительству со свекром был достаточно прост. Пользуясь отсутствием сына (отход, служба), а иногда и в его присутствии, свекор принуждал сноху к половой близости. В ход шли все средства: и уговоры, и подарки, и посулы легкой работы. Обычно такая целенаправленная осада давала свой результат. В ином случае уделом молодухи становилась непосильная работа, сопровождаемая придирками, ругательствами, а нередко и побоями ^{[6, с. 54]}. Жизнь женщин, отказавших своим свекрам в удовлетворении их плотских желаний, по мнению сельского корреспондента из Калужской губернии, становилась невыносимо мучительной ^{[25, т. 3, с. 433]}. По словам крестьянки, испытавшей на себе снохачество, в случае отказа свекру, тот мстил снохе, наговаривая на нее сыну всякие гадости о том, что та имела в его отсутствие связь с посторонними мужчинами ^{[25, т. 3, с. 553]}. Специалист по гражданскому праву дореволюционной поры Е. Т. Соловьев в своем труде отмечал, что «когда сноха не желает быть сожительницей свекра, ей достаются от него жестокие побои, арест в подполе, погребе или в холодном амбаре» ^{[28, с. 10]}.

Типичный пример склонения свекром снох к половой близости приведен в корреспонденции (1899 г.) жителя села Крестовоздвиженские Рябинки Болховского уезда Орловской губернии В. Т. Перькова. «Богатый крестьянин Семин 46 лет, имея болезненную жену, услал двух своих сыновей на «шахты», сам остался с двумя невестками. Начал он подбиваться к жене старшего сына Григория, а так как крестьянские женщины очень слабы к нарядам и имеют пристрастие к спиртным напиткам, то понятно, что свекор в скорости сошелся с невесткой. Далее он начал «лабуниться» к младшей. Долго она не сдавалась, но вследствие притеснения и подарков – согласилась. Младшая невестка, заметив «амуры» свекра со старшей, привела свекровь в сарай во время их соития. Кончилось дело тем, что старухе муж купил синий кубовый сарафан, а невесткам подарил по платку» ^{[2, д. 1054, л. 2]}.

Схожую ситуацию избрания женщиной выгодной для себя житейской и жизненной стратегии описал информатор из Пошехонского уезда Ярославской губернии. Один крестьянин 37 лет женил сына на молодой красавице, чтобы самому приблизиться к ней, а затем отправил сына на заработки в Петербург. Пока сын отсутствовал, свекор сошелся с невесткой, родился внебрачный ребенок, и отец в итоге заставил сына бросить семью и дом и окончательно уехать в город ^{[25, т. 2, ч. 1. с. 501]}.

Семейные любовные коллизии не всегда разрешались благополучно, аморальная половая связь в крестьянской семье порой имела трагический финал. По сообщению «Донских областных ведомостей» за 1873 г., жена убила мужа, уличив его в снохачестве ^{[36, с. 120]}. Крестьянин с. Поповка Подгоренской волости Козловского уезда Тамбовской губернии Филимон Волков убил свою жену за незаконное сожительство ее с его отцом ^[12]. Случай убийства сыном отца-снохача имел место в с. Бежаницы Псковской губернии ^{[25, т. 6, с. 247]}. В начале ХХ в. в окружном суде слушалось дело Матрены К. и ее свекра Дмитрия К., обвиняемых в детоубийстве. Обвиняемая Матрена К., крестьянка, замужняя, 30 лет, на расспросы полицейского урядника призналась ему, что на протяжении 6 лет, подчиняясь настоянию свекра, состоит в связи с ним, прижила от него сына, которому в настоящее время около пяти лет. От него же она забеременела вторично. Свекор Дмитрий К., крестьянин, 59 лет, узнав о приближении родов, приказал ей идти в ригу и, как только она родила, схватил ребенка, зарыл его в землю в сарае ^{[7, с. 285]}. В с. Чистые Бочкари Костромской губернии мать крестьянина Кочнева, находившиеся с ним в любовной связи, отравила свою сноху. Поводом к отравлению послужила ревность. Любовную связь матери и сына подтвердили на следствии их родственники ^[29].

Редко молодые бабы пытались найти защиту от сексуальных посягательств со стороны свекра в волостном суде, но, как правило, те устранялись от разбора таких дел. Правда, юрист дореволюционной поры И. Г. Оршанский в своем исследовании приводил пример, когда по жалобе снохи на уговор свекра к снохачеству, последний решением волостного суда был лишен «большины» ^{[19, с. 58]}. Но это было скорее исключением, чем правилом. В тех случаях, когда преступная связь свекра со снохой открывалась, виновной, как правило, признавалась женщина, которую ожидала жестокая расправа со стороны мужа. Вот характерный итог самочинной расправы. «Жена была избита до полусмерти; волосы наполовину были вырваны, лицо превращено в один сплошной синяк, тело исщипано, одежда изорвана в мелкие клочки, так что женщина очутилась на улице совсем нагая» ^{[25, т. 3, с. 553]}.

Следует отметить, что при определенной распространенности этого преступного порока в русской деревне, крестьяне сознавали всю тяжесть греха такой аморальной связи. Так, в Орловской губернии кровосмешение оценивалось как большое преступление перед православной верой, за которое не будет прощения от Бога на том свете ^{[2, д. 1320, л. 24]}. Ярославские крестьяне приравнивали снохачество к кровосмешению с дочерью. «Муж и жена – одно тело, един дух. Отец, живший с женой сына, все равно, что живет со своим сыном, или дочерью» ^{[25, т.}