Динамика представлений человека о себе: история изучения и современное состояние проблемы

Являются ли представления человека о самом себе некоторой консолидирующей и интегрирующей константой личности, ее неизменным «ядром» или же эта реальность принципиально изменчива и множественна? Ответ на этот вопрос связан с представлениями о том, когда и как человек осознает определенные границы между «Я» и «не-Я», с взглядами на структурные составляющие его самосознания, с определением роли процессов самопознания в развитии личности. Мы же остановимся лишь на тех «проблемных точках», которые считаем принципиальными, исходя из задач социальной психологии личности. И первая из них может быть обозначена как активность личности в построении своего «Я».

Представляется, что нет необходимости специально доказывать, что для данной проблемы традиционно ее онтогенетическое звучание: исторически обращение к ней в максимальной степени характерно для психологии развития, которая именно с этой точки зрения рассматривает изменчивость Я-структур на различных этапах социализации ребенка. Так, по ряду возрастно-психологических исследований отмечается, что сложность и дифференцированность Я-концепции являются функцией от характера социального опыта ребенка на каждом этапе развития. Например, известно, что от младшего школьного к старшему школьному возрасту ребенок меняет способ самооценивания: от обращения к физическим качествам, значимым для повседневной двигательной активности («Я маленький», «Я сильный»), к конкретным двигательным навыкам и умениям («Я хорошо плаваю», «Я умею играть в баскетбол»), затем к социальным качествам («Я нравлюсь окружающим») и, наконец, к собственно личностным качествам («Я обладаю таким-то характером») ^[43]. Заметим все же, что в ряде общепсихологических подходов выделение онтогенетического плана в проблеме изменчивости/устойчивости «Я» дополнялось и апелляцией к плану функциональному. Если с онтогенетической точки зрения появление устойчивой Я-концепции оказывается возможным лишь при достижении определенной личностной зрелости, выражающейся в активном и осознанном включении индивида в формирование своей личности, то функционально устойчивое «Я» противопоставляется динамическому с точки зрения своей «истинности».

Заметим, что окончательную концептуальную оформленность данная проблема приобрела с момента появления работ Э.Эриксона. Именно тогда идея активности «Я» оказалась слита с пониманием идентичности как структурно-динамического образования личности, а все дальнейшие исследования так или иначе соотносились с его концепцией психосоциального развития.

В своих взглядах на динамику идентичности Эриксон во многом следовал неопсихоаналитической традиции не только и не столько в силу того, что исходно опирался на опыт клинического анализа непостоянства «Я» при неврозах, но, прежде всего, в силу свойственного данной ориентации понимания «Я» как адаптивной структуры, одной из функций которой является нейтрализация тревоги при разрешении конфликтов между двумя противоречивыми тенденциями. Однако, по мысли Эриксона, «Я» при этом обладает и определенной автономностью, т.е. его развитие не есть только результат столкновения на «поле» самосознания бессознательных влечений, усвоенных нормативных предписаний и требований внешней реальности. Напротив, «Я» как динамическая структура обладает и собственной энергией, определяя логику личностного развития. Центральной составляющей «Я» выступает при этом идентичность ^[28].

Таким образом, понятие идентичности соотносимо для Эриксона прежде всего с понятием постоянного, непрекращающегося развития «Я». Наибольшее значение данный процесс имеет для периода отрочества, что связано, прежде всего, с определенным «расширением» сфер социальных взаимодействий человека, с необходимостью реализации множественных социальных выборов, и, соответственно, с преодолением собственной ролевой неопределенности. При этом задача рефлексии себя и своего места в социальном мире, попытки социального самоопределения могут быть разрешены в сторону, так сказать, позитивного полюса - привести к структурно-динамически оформленной Я-концепции, но могут решаться и в другую, негативную, сторону, приводя к неуверенности в понимании собственного «Я», к неспособности сформулировать свои цели, ценности и идеалы, т.е. к диффузной идентичности.

Как известно, концепция Э. Эриксона не только впервые дала развернутый анализ динамических аспектов идентичности, но и стимулировала эмпирическое освоение данной проблематики, причем большинство исследований проводились на подростковых выборках. Один из наиболее известных последователей Эриксона, Дж.Марсиа, определял идентичность в целом как динамическую структуру, предположив, что феноменологически тот или иной вид идентичности проявляется через наблюдаемые паттерны «решения проблем», т.е. актуализируется в ситуации социального выбора ^[40]. С нашей точки зрения, достижение каждого из выделяемых Марсиа видов (статусов) идентичности сопровождается специфической логикой изменчивости/устойчивости «Я».

Так, во-первых, достижение реализованной идентичности, характеризующейся тем, что подросток перешел критический период, отошел от родительских установок и оценивает свои будущие выборы и решения, исходя из собственных представлений, будучи эмоционально включен в процессы профессионального, идеологического и сексуального самоопределения, предполагает, что динамика его «Я» имеет четкий вектор, определяемый системой персональных ценностей.

Второй выделяемый Марсиа вид идентичности - «мораторий» - имеет своим основным содержанием активную конфронтацию взрослеющего человека с предлагаемым ему обществом спектром возможностей: требования к жизни у такого подростка смутны и противоречивы, его бросает из одной крайности в другую, и это характерно не только для его социального поведения, но и для представлений о себе. Иными словами, изменчивость представлений подростка о себе в данном случае не имеет какой-либо направленности, реализуясь «от противного» - возможно, в силу объективной противоречивости его системы ценностей.

В качестве третьего статуса идентичности Марсиа выделяет «диффузию», характеризующуюся практическим отсутствием у подростка предпочтения каких-либо половых, идеологических и профессиональных моделей поведения: проблемы выбора его еще не волнуют, он еще как бы не осознал себя в качестве автора собственной судьбы. Можно предположить, что в данном статусе идентичности динамика «Я» не наблюдается в принципе - прежде всего, в силу низкой осознанности и недифференцированности представлений о себе.

Наконец, в-четвертых, Марсиа описывает такой вид подростковой идентичности как «предрешение». В этом случае, как отмечается, подросток хотя и ориентирован на выбор в указанных трех сферах социального самоопределения, однако руководствуется в нем исключительно родительскими установками, становясь тем, кем хотят видеть его окружающие. Тем самым изменчивость его идентификационных структур задана «извне», и тогда, как представляется, неминуемо возникает вопрос о степени субъективного принятия данных изменений.

Таким образом, классификация Марсиа основана на двух критериях: наличие/отсутствие процесса исследования альтернатив и наличие/отсутствие выбора в результате этого исследования. Иными словами, речь, по сути, идет о возможных сочетаниях двух личностных особенностей - наличия/отсутствия «широкого видения» возможных вариантов собственного самоопределения и наличия/отсутствия активности в самоопределении. Ряд дальнейших исследований идентичности с использованием схемы Дж. Марсиа добавили в нее третий параметр: субъективную открытость/закрытость альтернативам, «умножив» тем самым возможные виды идентичности. Однако, на наш взгляд, подобный параметр может быть «снят», т.к. сочетание когнитивного принятия потенциальной множественности вариантов ситуации самоопределения с сохранением собственной активности в этой до конца неопределенной множественности фактически и означает «открытость» альтернативам.

Разделяющий и развивающий подход Эриксона, А. Уотерман поставил задачей своих исследований изучение связи динамики идентичности и персональной системы ценностных ориентаций в подростковом возрасте ^[50]. Он предполагал, что сформированная идентичность включает в себя выбор целей, ценностей и убеждений, который актуализируется в период кризиса идентичности и является основанием для дальнейшего определения смысла жизни. Было показано, что подростки в состоянии «предрешенной» идентичности в основном ориентированы на ценности своих родителей, подростки в ситуации «моратория» и «реализованной» идентичности демонстрируют конформность к ценностям подростковой и молодежной субкультуры, а подростки на этапе «диффузной» идентичности вообще не имеют сформированной системы ценностных представлений.

Подытоживая вышесказанное, подчеркнем, что сформировавшаяся исходно в рамках психологии развития идея активности личности в построении своего «Я» оказалась неразрывно связана с проблемой изменчивости/устойчивости структур самосознания, центральной из которых выступала идентичность. Социально-психологические исследования данной проблемы, закономерно отошедшие от онтогенетического аспекта ее анализа, в дальнейшем были обращены к гораздо более многообразному спектру вопросов: множественности Я-структур, потенциальности самоидентификационных характеристик, анализу стратегий их изменения в различных социальных ситуациях.

Переходя теперь к традициям изучения динамики «Я» в русле социальной психологии, отметим, что в социально-психологическом плане проблема самосознания выступала и выступает не только и не столько как проблема границ, отделяющих «Я» от «Другого», сколько как поиск условий их проницаемости: «Я и общество можно уподобить двустороннему движению», - замечает Д. Майерс, и с этим тезисом трудно не согласиться ^{[15, с.64]}. И это понятно: по сути, собственно проблема социальной детерминированности индивидуальных Я-структур никогда не была проблемой для социальной психологии, - с ее точки зрения, факторы формирования «Я» всегда имели внешнюю, социальную природу. Интересным же с социально-психологической точки зрения представлялось (и представляется) другое, а именно - рефлексия человеком своего взаимодействия с социальным окружением, его отношение к факту социального влияния, и, как следствие, специфика его активности в построении «Я». Интересно, что именно это чувство внутренней активности еще на заре развития психологии мыслилось как собственно личностный атрибут, как непосредственное проявление субстанции души: «Самый центр, самое ядро нашего Я, святое святых нашего существа - это чувство активности, обнаруживающееся в некоторых наших внутренних душевных состояниях» ^{[10, с. 86]}.

С учетом этой последней точки зрения в исследованиях «Я» можно выделить две основные позиции, не альтернативные, но ставившие разные акценты в вопросе его динамики ^[6].

Первая из них акцентирует процесс активного и реального взаимодействия человека со своим социальным окружением. «Я» при этом преимущественно рассматривается как средство для удовлетворения требований социального мира. Так, в частности, когнитивистски понятое зрелое и сложное «Я» позволяет более адекватно взаимодействовать как с отдельным партнером, так и с социальным миром в целом, а будучи рассмотрено с бихевиористской позиции заставляет говорить о реципрокности Я-структур и социального поведения. С бихевиористской же позиции типичным примером может служить теория самовосприятия, которая постулирует, что в некоторых ситуациях «Я» есть результат простого наблюдения человеком собственных действий. А именно - в случае, когда внутренние источники информации о себе слабы и/или неопределенны, когда у человека нет ясного представления о самом себе, он делает вывод о собственных мотивах и аттитюдах, как бы уподобляясь внешнему наблюдателю, анализируя свои действия и обстоятельства, в которых они происходят ^[27].

Вторая позиция центрирована в основном на изучении процессов включения в «Я» отраженных оценок и суждений других людей, в том числе в процессе не реального, а символического взаимодействия. «Я» при этом рассматривается преимущественно как средство интеграции внутренней картины социального мира, конструирования социальной реальности и самоконструирования. (Как известно, исторически яркое начало этой позиции для социальной психологии положили теория «зеркального Я» Ч. Кули и символический интеракционизм Дж. Мида.)В центре внимания тем самым оказывается не столько «активное», сколько «рефлексивное» Я: по мере того как количество ролей и позиций, в которых человек может представить себя, возрастает, он все более объединяет идущие от них ожидания в оценки со стороны «обобщенного другого», становясь своего рода «обществом в миниатюре». Заметим, что определенные основания для этой позиции также были сформулированы более 100 лет тому назад еще У. Джемсом: «Признание нас со стороны других представителей человеческого рода делает из нас общественную личность… У человека столько социальных личностей, сколько индивидов признают в нем личность и имеют о ней представление… На практике всякий человек имеет столько же социальных Я, сколько имеется различных групп людей, мнением которых он дорожит» ^{[10, с. 83]}.

Будучи исходно не жестко альтернативными, эти две позиции сегодня все более утрачивают свою противопоставленность, во многом - в силу объективных трансформаций социальных условий формирования и развития «Я». А именно - как уже отмечалось, современное существование личности в условиях социальных изменений ставит перед человеком основной задачей установление смысла и значения их для себя лично, с минимальной опорой на социальные предопределенности и с актуализацией всего личностного ресурса. В свою очередь, это заставляет большинство социально-психологических подходов в исследовании «Я» обращать все большее внимание на взаимосвязь «активного» и «рефлексивного» Я, что выражается, в частности, в акцентировании мотивационного потенциала различных Я-структур.

Так, например, современные социальные психологи когнитивистской ориентации говорят о наличии у человека двух основных типов мотивов, связанных с «Я»: во-первых, мотива самоусиления, направляющего процесс реального взаимодействия с микросоциальным окружением в целях получения обратной связи и поддержки уже имеющихся представлений о себе; а во-вторых, - мотива самопознания, направляющего «внутреннюю» активность субъекта и отражающего желание определенности в знании о себе, в том числе и за счет открытия в своем «Я» новых сторон ^[31]. Заметим, что сегодня именно эта «мотивационная» линия анализа фактически связывает разобщенные до того в социальной психологии исследования Я-концепции и идентичности.

Итак, для социально-психологического анализа динамики Я-концепции акцент на процессе социального взаимодействия традиционно является центральным, причем общепринята позиция, согласно которой «Я» не только формируется, но и проявляется, реализуется, изменяется под определяющим влиянием данного взаимодействия. Оно может быть реальным или символическим, иметь ту или иную степень субъективной значимости для человека, строиться конфликтно или не нести в себе каких-либо противоречий, - в любом случае процесс социального взаимодействия определяет наши представления о себе, а сложившееся в итоге «Я» обусловливает характер дальнейших взаимодействий человека со своим социальным окружением. Собственно, именно акцент на взаимодействии и подчеркивает идею активности личности в формировании Я-концепции.

Однако наиболее значимый «прорыв» в исследованиях изменчивости/устойчивости «Я» в контексте социальных взаимодействий был связан со становлением и развитием теорий, центральными понятиями которых стали концепты персональной и социальной идентичностей, а именно - теорий социальной идентичности А.Тэшфела и самокатегоризации Дж.Тернера ^{[48, 49]}. С точки зрения проблемы изменчивости «Я» наиболее важными в них была идеи динамики идентичности как следствия стремления к достижению позитивного представления о себе.

Эмпирические подтверждения данной идеи были получены в основном на материале этнических групп.

Так, в современных исследованиях этнической идентичности отмечаются следующие два типа стратегий ее изменчивости: поведенческие и когнитивные ^{[19, 23, 24]}. В основном к поведенческим стратегиям изменения социальной идентичности относят индивидуальную мобильность, заключающуюся в стремлении члена низко статусной группы всеми способами покинуть ее. Интересная идея при исследовании поведенческих стратегий изменения социальной идентичности была выдвинута на материале поведения билингвов, которая получила название «модели чередования». Отмечается, что умение человека «переключать коды» поведения (например, переходить с одного языка на другой) в соответствии с требованиями той культуры, в которую он вовлечен в конкретной ситуации, связано с меньшей тревожностью и меньшей подверженностью стрессу. Однако связь этого умения и тех или иных стратегий конструирования этнической идентичности остается неясной.

Как отмечается, когнитивные стратегии изменчивости социальной идентичности более разнообразны. К ним относят прежде всего стратегии социального творчества, которые в целом заключаются в изменении критериев, по которым происходит сравнение ин- и аут-группы ^[22]. Подобные изменения могут идти разными путями - помимо переоценки критериев сравнения (когнитивного изменения параметров, определяющих контекст межгруппового сравнения), выделяют поиск новых критериев, выбор для сравнения еще менее успешных групп, а также стратегию рекатегоризации. Последняя при этом имеет, как отмечается, две формы: «надгрупповую», когда ин-группу и аут-группу когнитивно объединяют в единую группу более высокого уровня, и «подгрупповую», когда ин-группу оценивают как состоящую из двух подгрупп, а себя причисляют к более высоко оцениваемой из них. К когнитивным стратегиям относят также и индивидуализацию - в случае, когда границы между группами воспринимаются субъектом как непроницаемые, а культура допускает высокий уровень индивидуализма, человек может просто перестать рассматривать себя на групповом уровне, отдавая предпочтение персональной, а не социальной идентичности.

Последний сюжет - зависимость изменчивости идентичности от характеристик социальной ситуации - обращает нас еще к одной грани проблемы изменчивости/устойчивости «Я» в социальной психологии, а именно к современным представлениям о множественности и потенциальности всех Я-структур личности.

Исходно социально-психологическое понимание «Я» как заданного и осознаваемого только в контексте какого-либо отношения, естественно вытекающее из признания социальной природы самопредставлений, заставляет мыслить содержание этого «Я» весьма пластичным, изменяющимся в соответствии с характером данных отношений. Закономерным следствием такой точки зрения стал вопрос о том, не теряется ли во всем этом многообразии «Я» собственно сам предмет изучения, то самое «подлинное», «истинное», «настоящее» «Я», которое лежит в основе осознания себя человеком как некоторого единства? Иными словами - где границы изменчивости «Я»?

Очевидно, что с динамической точки зрения регулирующая функция любой социальной идентичности заключается в установлении допустимых пределов применения старых оснований самокатегоризации при тех или иных изменениях социальной ситуации. В условиях относительно стабильной социальной действительности объективно существующая иерархия социальных ролей позволяет социальному субъекту при условиях каких-либо изменений сохранять контроль над их множеством, обеспечивая единство представлений о себе. В современном мире с его повышенной социальной динамикой усложнение системы социальных отношений закономерно приводит к трудностям обретения социальной идентичности. Соответственно, на место целостного субъекта в постмодернизме приходит «коллективное Я», а современный человек, мыслимый как постоянно меняющий маски, создающий множественные «фасады» «Я», имеет множество различных, фрагментированных и плохо согласующихся друг с другом представлений о себе. Очевидно, что возможность применения понятия идентичности к такому человеку, как минимум, спорна.

Прежде всего, влияние актуальных социальных изменений на идентичность нередко оценивается как имеющее для последней фатальное значение, - превращающее ее, по меткому выражению одного из исследователей, в «термин избыточности номер один» ^[45]. В самом деле, фактическое отсутствие в современном обществе абсолютных, претендующих на универсальность целостностей, относительно которых человек мог бы обрести внутреннюю устойчивость, определенность, и, как следствие, большая личная свобода человека от ролевых «привязанностей» оборачиваются отсутствием самотождественности. В зависимости от уровня личного оптимизма исследователи склоняются к различным вариантам видения дальнейших следствий. А именно - от признания тотальности антропологического кризиса современности в силу принципиальной потери человеком своего подлинного «Я» ^[32] до постулирования существования «лоскутной», «множественной» и т.п. идентичности ^[35], существующей лишь в коммуникации, встроенной в сложную и мобильную ткань отношений ^[46], обретаемой лишь через поведенческие самопрезентации и являющейся культурной инсценировкой. По сути, в оценке строящего свой «открытый проект идентичности» человека эпохи постмодерна сегодня для исследователей варьирует лишь элемент личной креативности. А именно - то ли он строит этот проект, так сказать, вынужденно, «по образу и подобию» противоречивой и сегментированной повседневности, то ли данные особенности повседневности заставляют его искать и/или создавать новые смыслы и новые социальные сети, становящиеся основой его самотождественности.

В этом смысле крайне интересны позиции тех исследователей, которые являются признанными авторитетами конструкционистской парадигмы именно в социальной психологии. Так, согласно К. Гергену, термины, посредством которых люди интерпретируют окружающую их действительность и себя в ней, не задаются особенностями самого объекта объяснения, а представляют собой социальные артефакты, т.е. продукты исторического и культурного взаимообмена между членами социальных сообществ. Соответственно, социально-психологический анализ любой реальности должен содержать в себе контекстуальную воплощенность, реляционность и диалог. С этой точки зрения традиционное «Я» должно быть рассмотрено как одновременно процесс и результат самоповествования (Я-нарратива) в рамках социальных взаимоотношений ^{[25, 30, 36, 37]}.

В частности К. Гергеном, Я-нарратив определяется как индивидуальное объяснение отношений в контексте субъективно значимых для человека событий, имеющее временной модус. Очевидно, что такое «Я» не может быть устойчиво по определению, приобретая форму постоянно воспроизводящихся в коммуникациях и видоизменяющихся «историй» о себе и своих взаимоотношениях с Другими. Соответственно, оно принципиально открыто изменениям - вслед за изменениями интеракций. Более того, лишь благодаря этой возможности самоизменения через динамику самоописаний человек и может «совладать» с постоянно изменяющейся действительностью: индивиду, погруженному в самую пучину разных социальных отношений, требуется не глубинное, вечное, подлинное «Я», а потенциал для коммуникации и самопрезентации. И в этом смысле идентичность есть характеристика не сферы самосознания, а сферы взаимоотношений, которые, пусть даже задавая ее фрагментированность, обусловливают в конечном итоге умение человека избежать ролевой ограниченности, создавая реальную основу для постоянно актуализирующейся задачи социальной адаптации.

Конкретное эмпирическое воплощение идеи множественной идентичности в определенной степени связано с доминирующим фокусом анализа, а именно - вниманием преимущественно, во-первых, к их структурным особенностям и содержанию, и, во-вторых, к механизмам формирования идентификационных структур.

Если обратиться к существующим сегодня в рамках социальной психологии представлениям о структурных особенностях «Я», то можно видеть, что акцент в анализе идентификационных структур в ситуации неопределенности делается не столько на их «множественности», сколько на «возможности», вероятности появления и проявления. Эмпирические попытки ответов на эти вопросы во многом оказались связаны с введением в активный научный обиход понятия «возможного Я», впервые представленному в концепции Х.Маркус ^{[41, 42]}.

Исходно обращение к нему отражало по сути параллельную с нарративным подходом попытку решения проблемы изменчивости/константности «Я». Противоречие между феноменологией непрерывной уникальности self и заданной социально изменчивостью и относительностью «Я» было предложено снять введением понятия «рабочей Я-концепции». Последняя определялась как представление человека о себе в данное время и в заданном социальном контексте взаимодействия, т.е. как часть общего репертуара Я, существующего на микро и макросоциальном уровне. Но при этом одни рабочие Я-концепции актуализируются чаще, другие - реже, и тем самым вопрос о стабильности/изменчивости начинает звучать как вопрос вероятности появления того или иного частного представления о себе в ситуации конкретного социального взаимодействия.

Именно эта идея «вероятностности», определенной относительности самопроявлений обусловила чуть более позднее появление категории «возможного Я», которое, согласно Х. Маркус и П. Нуриус, является временной экстраполяцией текущей рабочей Я-концепции. Очевидно, что «возможных Я» столь же неограниченное количество, сколь и рабочих Я-концепций; очевидно также, что они могут быть как негативными, так и позитивными. В общем виде для данных авторов «возможные Я» - это наши воображаемые представления о том, чем мы можем стать в будущем (как «хорошие», так и «плохие»). Исследователи отмечают мотивирующую функцию как позитивных, так и негативных «возможных Я»: образ себя успешного в будущем или представление о себе как о потенциальном неудачнике «творит» реальный успех или неудачу, что, впрочем, давно известно в социальной психологии как феномен «самоосуществляющегося пророчества».

Собственно, именно введение в активный социально-психологический обиход понятия «возможного Я» способствовало усилению исследовательского внимания и к другим аспектам изменчивости/устойчивости Я-концепции и идентичности, а именно - тем, которые отражают идею временных «модусов» представлений человека о самом себе.

Предположения о наличии в структуре представлений человека о себе определенных временных «модусов» являются, по сути, столь же традиционными для психологических исследований личности, сколь и вся данная проблематика в целом. Начиная с классических работ У. Джемса в понятие «Я» закладывалось не только актуальное самопредставление, но и то, как сам индивид оценивает возможности своего развития в будущем, ибо именно идея актуализации «идеального Я» (которое по определению отнесено в будущее) было положено данным автором в основу самооценки как одной из фундаментальных составляющих Я-концепции ^[10]. На протяжении последующего столетия, т.е. фактически за все время активного эмпирического освоения проблематики самосознания, идея субъективной «временной развертки» самопредставлений оставалась некоторой константой при том, что разные авторы обращались к ней в различных контекстах. Не претендуя на исчерпывающую полноту анализа, попробуем представить сложившуюся палитру взглядов.

Во-первых, идея «времени Я» явно или неявно присутствовала и присутств