«Шеклянурский текст» в романе Йывана Осмина «Между небом и землёй»

Кудрявцева Раисия Алексеевна доктор филологических наук профессор, кафедра финно-угорской и сравнительной филологии, Марийский государственный университет 424002, Россия, республика Марий Эл, г. Йошкар-Ола, ул. Кремлевская, 44, каб. 503 Kudryavtseva Raisiya Alekseevna Doctor of Philology Professor of the Department of Finno-Ugric and Comparative Philology at Mari State University 424002, Russia, Respublika Marii El, g. Ioshkar-Ola, ul. Kremlevskaya, 44, kab. 503 kudsebs@rambler.ru Другие публикации этого автора

Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского научного фонда в рамках научного проекта № 22-28-00388 «Марийский роман: история и поэтика».

Роман «Кава ден мланде коклаште» («Между небом и землёй») написан Йываном Осмином в 1992–1993 годах и опубликован отдельной книгой в 1996 году, еще при жизни писателя (умер в 1997 году). Данное издание было обозначено как первые две книги романа, которые автор намерен был продолжить и уже писал это продолжение (в опубликованном варианте произведение завершается началом 1940-х годов), о чем свидетельствует фраза, обращенная к читателям: Возымемым лудын, ала тыят, лудшо таҥ, мый дечем ушанрак лият. Садлан умбакыже возем, возем, серем! ^{[11, с. 261. Далее цитируется данное издание, страницы указываются в тексте в квадратных скобках. – Р. К.]} (Может быть, прочитав написанное мною, и ты, друг-читатель, станешь умнее меня. Поэтому дальше пишу, пишу, строчу!).

Роман Йывана Осмина документальный по стилевой доминанте, хроникальный по композиции, автобиографический по характеру и степени представленности авторской биографии (внешней и внутренней), мемуарный по художественной проекции изображаемого времени. В основной своей части повествование лирически-возвышенное – это подчеркивал и сам автор в концовке второй книги, называя романтическим как свою книгу, так и свою жизнь. Романтикой обозначен и «шеклянурский текст» романа, в котором, действительно, много красивого и лирического. Что касается автобиографизма, то он у Йывана Осмина «открытый» – это закреплено в субъектно-объектной сфере произведения в виде перволичного повествования, а также максимально включенного в фабульное пространство образа повествователя-персонажа, достоверного именования всех действующих лиц и т. д.

Роман направлен на молодого читателя, которого автор хотел бы ознакомить со своей собственной биографией, а через нее с особенностями социокультурной эпохи, частью которой он является, а также искренне желал удержать марийскую читающую публику и весь марийский мир на волне этнической самоидентификации, что позволит сохранить язык и культуру народа, а также сохраниться самому народу – а это всё, в свою очередь, является условием для удержания интереса молодежи к литераторам, писавшим на марийском языке, в том числе и к нему – Йывану Осмину. Именно об этом идет речь в авторском вступлении к роману: Мый эртыше илышем у тукымлан возен-сӱретлен ончыктынем. Рвезе калык – у тукым – возымем лудаш тӱҥалеш гын, ом коло; калыкем йылмыжым, культурыжым йомдарен ок йом гын, мыят ом йом; тукым гыч тукымыш илаш тӱҥалам [с. 4] (Я хочу описать-зарисовать свою прошлую жизнь. Если молодёжь – новое поколение – будет читать написанное мною, то не умру; буду жить в поколениях).

Рассматривая «шеклянурский текст» как вариацию локального (регионального) сверхтекста, который применительно к марийской литературе в региональной науке специально заявлен сегодня лишь относительно «моркинского текста» ^{[6; 7]}, а также «национального текста», просматриваемого в русских переводах марийской поэзии ^[17], мы определяем его составляющие (знаки), исходя из имеющегося опыта исследования таких текстов в русской литературе (петербургского ^[10], сибирского ^{[14; 15; 16; 18]}, северного ^{[4; 5]}, алтайского ^{[1; 2; 3]}, крымского ^[9], лондонского ^[13] и др.). Так, З. Г. Минц отмечала, что «непременным условием принадлежности произведения к разряду «петербургских» считается присутствие черт городской топографии и быта» ^[10]. Художественная картина мира, которая запечатлевается в региональном литературном сверхтексте, «включает в себя совокупность ландшафтных характеристик, образов природы, человека, его места в мире, общие категории пространства, времени, движения, а также особый склад мышления» ^[4]. Она отражает особенности менталитета населения, края, территории, «оказывается связанной, с одной стороны, с индивидуально-авторским, субъективно-личностным образом мира (возникающим в творчестве отдельных писателей, как уроженцев этого края, так и ʺосваивающихʺ его как ʺчужуюʺ территорию), а с другой – с общенациональной картиной мира, а её воссоздание является одной из наиболее важных задач при исследовании феномена каждого регионального сверхтекста» ^[4].

«Шеклянурский текст» романа – это средоточие информации о специфичных сторонах деревни Шеклянур середины 1930-х годов как социокультурного пространства (о событиях и людях, об особенностях ландшафта, быта, культурных традиций, языка). Данная информация будет особенно интересной для искушенного, контекстуально компетентного читатель, например, выходцев из Шеклянура, как автор данной статьи, или знатоков его истории в силу профессиональных или познавательных интересов. В рамках научного подхода к «шеклянурскому тексту» в романе Йывана Осмина, безусловно, будут интересны проблематика, завязанная на шеклянурской линии сюжета и шеклянурской части биографии центрального персонажа, система документальных персонажей и событий, пейзажные описания, административно-географические реалии, этнографические сцены и детали, особенности языка (диалектная речь, топонимика). Рассмотрим основные составляющие (знаки) «шеклянурского текста» и его контекста.

Исторический контекст «шеклянурского текста»

«Шеклянурский текст» в романе – это примерно 25 страниц книжного текста [с. 171–197], представляющих воссозданный в хронологической последовательности один период в жизни писателя, недлительный (с августа 1936 года по начало июля 1937 года), но богатый событиями и эмоциями, подробно описанный в контексте драматических событий сталинской эпохи, коснувшихся и марийского края. Нарастающее давление на интеллигенцию в определенной мере послужило поводом для ухода Йывана Осмина из редакции «газеты «Марий коммуна» и для возникновения «шеклянурской» страницы в его биографии.

«Шеклянурский текст» обрамлен духом трагических событий в стране и в марийском крае. Так, до его фактического начала автор замечает в романе: 1936 ий августышто, Москваште троцкистско-зиновьевский центрым судитлыме деч вара, Йошкар-Олаште эн ондак марий писатель-влак коклаште кугу кожганымаш тарваныш. (…) 22 августышто пӱтынь «Марий коммун» газетым троцкист-влакым лӱяш судитлыме шотышто Вышинскийын иктешлыме мутшо да моло материал айленыт; 29 августышто «Марий коммунын» редакторжо Голубкиным Маробком бюро членыш кандидат гыч лукмо, паша гыч кораҥдыме, редакторлан Павел Мокеевым шогалтыме. Марий писатель-влак икте почеш весе, шкеныштым святоеш шотлен, весышт ӱмбак лавырам кышкаш тӱҥалыныт: «буржуазный националист», «калык тушман» ярлыкым пижыктылыныт [с. 171] (В августе 1936 года, после суда в Москве над троцкистско-зиновьевским центром, в Йошкар-Оле начался большой страх, в первую очередь, в среде марийских писателей (…). 22 августа всю газету «Марий коммуна» заполнили обобщающая статья Вышинского и другие материалы по поводу судебного решения о расстреле троцкистов; 29 августа редактора «Марий коммуны» Голубкина убрали из кандидатов в члены Маробкома, отстранили от работы, редактором поставили Павла Мокеева. Марийские писатели по очереди, считая себя святыми, стали грязью закидывать других: приклеивали ярлыки «буржуазный националист», «враг народа»).

В этом контексте дальнейшая – шеклянурская – история его жизни кажется автору «божьей помощью», «подарком жизни»: Теве тыгай туткар тӱҥалме жапыште мыланем юмо «полшыш»: марий писатель ушемын вуйлатышыже П. К. Карпов (Пӱнчерский) мылам Москвасе М. Горький лӱмеш литературный институтышто заочно тунемаш тӱҥалаш характеристикым пуыш, да мый «Марий коммун» гыч шке кумылын кайышым; обоно Шеклянур (Медведево район) шымияш школыш марий йылмым туныкташ колтыш [с. 171–172] (В то время, когда началась такая беда, «помог» мне бог: руководитель союза марийских писателей П. К. Карпов (Пӱнчерский) дал мне характеристику для начала заочного обучения в московском литературном институте им. М. Горького, и я по собственному желанию ушел из «Марий коммуны»; обоно отправило в Шеклянурскую семилетнюю школу (Медведевский район) обучать марийскому языку). В Шеклянур Йыван Осмин отправился с благословления своего учителя С. Г. Чавайна, с подаренной им книгой дореволюционных стихотворений и рассказов запрещенного в стране русского писателя-эмигранта И. А. Бунина, с установкой на осторожность, внимание к политической ситуации и на важность личностно-мировоззренческой устойчивости.

Итак, Шеклянур представлялся персонажу-повествователю как некая возможность спасения, возможность избежать трагедии, а также как некий «оазис» для его профессионального (работа учителем) и творческого развития (здесь он готовился к поступлению в Литературный институт, имел возможность общения с марийскими писателями), для семейного счастья (был рядом с любимой женой, в Шеклянуре родилась его дочь), как свободное и благоприятное пространство, не лишенное социальных проблем и драматических обстоятельств, но, казалось, далекое от прямых политических конфликтов.

Завершающим эпизодом в шеклянурской биографии автора, являющимся частью трагического по пафосу кольцевого обрамления «шеклянурского текста», становится присланное Йывану Осмину в Шеклянур и написанное на русском языке письмо (машинописная копия, датировано 15 июня 1937 года, № 14/110) от Михаила Калашникова, идеологизированного секретаря правления союза марийских писателей, призывающего искоренять врагов народа (Борьба с врагами народа – гадами-троцкистами, бухаринско-рыковской сволочью должна быть темой художественных произведений наших советских писателей, мы должны громить этих гадов и своими произведениями [с. 196]) и обращающегося к писателям лично подать свой голос, «высказаться в печати» в пользу «разоблачений буржуазных националистов и их приспешников» [с. 195], «чтобы как можно быстрее покончить со всякого рода нечистью в марийской советской литературе» [с. 196]. Шеклянурская часть романа заканчивается вопросами, которые задает себе всерьез обеспокоенный этим письмом автобиографический персонаж-повествователь в московском поезде (едет в Литературный институт сдавать вступительные экзамены: «Мыйым арестоватлат але огыт?» (…) «Мыйым кучен наҥгайышаш улыт гын, молан Калашников гад-влакым йӧршын пытараш, нунын произведенийыштым осалын лончылаш йодеш?» Ала тудо мыйымат тергынеже: калык тушман-гад улам але уке? [c. 197] («Меня арестуют или нет?» (…) «Если меня должны арестовать, то зачем Калашников просит меня уничтожить гадов, анализировать со злостью их произведения?» Может, он и меня хочет проверить: я гад-враг народа– или нет?). В этих вопросах – не только страх за свою жизнь, но и глубокое понимание кардинально меняющейся политической ситуации и трагедии времени.

В основной части повествования о шеклянурской части биографии автора тоже есть драматические ситуации и штрихи, но они немногочисленны и даются как «глубокий» фон (как бы «мимоходом»). Предваряя их, Йыван Осмин запечатлевает сначала свое первое тягостное впечатление от социальной действительности изображаемого пространства (Мый, Шеклянурышто шужен колаш огыл манын, олаш мӧҥгеш куржашат шоненам ыле… [с. 173] – Чтобы в Шеклянуре не умереть с голоду, я даже думал о том, как обратно убежать в город), а затем, в процессе повествования, прямо замечает: Шеклянур – икмарда ял, но туштат илыш карусель дене модмо гай лийын огыл [с. 192–193] (Шеклянур – обыкновенная деревня, но и здесь жизнь не была похожей на игры с каруселью). Иронически осмысляя радость бедного крестьянства Шеклянура, освободившегося от «кулаков» (при организации колхозов крестьян побогаче «выдавили» в город или сослали в Сибирь), дружно распевающего весёлую песню (…илыш сае, весела [с. 193] – …жизнь хороша, весела), автор отмечает, что оно оставалось в крайней нищете. Повествователя искренне волнует нищета шеклянурских крестьян, и он не разделяет радость бедных и ленивых крестьян по поводу новой жизни; неслучайно слово «ласкан» (спокойно) из известной советской песни применительно к общей картине шеклянурской полуголодной крестьянской жизни в речи повествователя заключено в кавычки и именно в закавыченном варианте повторяется два раза: Вара пӱтынь Совет эл кече еда радио дене мурен: «Пеш кумдан шӱмбел элем шарлалын, уло лыҥ чодыра, пасу, вӱдат! Мый тыгае вес элым ом пале, кушто калык-влак ласкан илат!». Пеш «ласкан» илен улына! Ӱшаныза! Кызытат пеш «ласкан» илена! Пеле шужен! [с. 193] (Затем вся Советская страна ежедневно пела по радио: «Широка страна моя родная, / Много в ней лесов, полей и рек! / Я другой такой страны не знаю, / Где так вольно дышит человек» Очень «спокойно» мы жили! Верьте! И сегодня живем очень «спокойно»! Полуголодные!).

Трагические штрихи времени, проникающие в «шеклянурский текст», наиболее ощутимыми становятся к концу шеклянурского повествования, например:

– в истории поиска имени для только что рожденной дочери персонажа-повествователя, в первую очередь, в споре по этому вопросу с председателем сельского исполкома, который, чтобы не затрагивать вождя и не злить его местных функционеров, предложил скорректировать вариант желаемого Йываном имени и назвать ребенка не Сталина, а Сталиина (с двумя буквами «и» и чтобы ударение поменяло место: …вара ударенийже «и» букваш логалеш – …в таком случае ударение попадет на букву «и» [с. 192]);

– в замечаниях-комментариях повествователя по поводу трагических новостей, все больше просачивающихся в деревню и вселявших в него глубокую тревогу: Тыгак лие шошым, апрель тылзыште. Шеклянурыш шем увер тольо: «Марий калыкын йӧратыме писательже Шкетан ӱмыр лугыч колен...» Тунамак мыйын шӱмемлан роп чучо, вет мыйын пеш чот йӧратыме кугу йолташем, возаш туныктышем уке лийын. «Марий коммун» газетеш С. Г. Чавайнын ойган почеламутшо печатлалте, тудым лудын, шинчавӱдем йорген лекте [с. 193] (Так и случилось весной, в апреле месяце. В Шеклянур пришла черная весть: «Скоропостижно скончался любимый писатель народа мари…» Тогда же в душе стало неприятно, ведь не стало моего очень любимого друга, учившего меня писать. В газете «Марий коммуна» напечатали скорбное стихотворение С. Г. Чавайна, после прочтения его у меня потекли слезы); Я. П. Майоров-Шкетан колымо деч вара мыйын шӱмем ик ганат ласка лийын огыл: ойго почеш ойго пернен. Шеклянурыш чӱчкыдын поче-поче шем увер толеден: «Шабдар Осыпым наҥгайышт», «Чавайным наҥгаеныт», «Тыныш Осыпым наҥгаеныт», «Карпов-Пӱнчерскийым петыреныт», «Голубкинымат руалтеныт...» Тыгеракын, кажне йӱдым марий калыкын эн ушан ӱдыр-эргыже-влакым шолып машина дене тюрьмаш шупшыктеныт. Кидыштым шеҥгек пидын, орландарымашке, колымашке наҥгаеныт. Кӧмыт вара тыге толашеныт? Такшым, нуным шукын паленыт. Марий областьыште ондак партий обкомын секретарьжылан ыштыше Ежовын палачше-шамыч, НКВД-н «комиссарже» Карачаров да молат. (…) Мутат уке, тунам мый чылажым тачысе наре пален омыл, но иктым раш шинченам: Чавайнат, Шабдар Осыпат, артист-влак Василий Якшоват, Анисим Мамуткинат, Александр Ямаеват, Анастасия Филипповат мыйын йолташем, туныктышем лийыныт. Шеклянурышто улмем годым эше Ялкайным, Олык Ипайым, Йыван Кырлям «чекист-влак» манме бандит кашак тӱкен огыл ыле, но мыйын чонем олмыж гыч садак куснен, шкат лӱдын иленам, вет мый чыла марий писатель дене кылым кученам, «У тукым» лӱман книгамат лектын, С. Г. Чавайнын творчествыжлан 30 ий темме юбилей пайремым палемдымаште журналист семын полшенам [с. 194] (После смерти Я. П. Майорова-Шкетана моя душа никогда не было спокойной: беда за бедой. В Шеклянур часто друг за другом шли черные вести: «Шабдара Осыпа увели», «Чавайна увели», «Тыныша Осыпа увели», Карпова-Пӱнчерского арестовали», «И Голубкина схватили…» Таким образом, каждой ночью тайно на машине увозили в тюрьму самых умных дочерей и сыновей народа мари. Повязав руки сзади, уводили на страдание, на смерть. И кто же так старался? Вообще-то, их многие знали. Палачи Ежова, прежние секретари обкома партии в Маробласти, «комиссар» НКВД Карачаров и другие. (…) Безусловно, я всего не знал тогда, как сейчас, но одно знал точно: и Чавайн, и Шабдар Осып, и артисты Василий Якшов, Анисим Мамуткин, Александр Ямаев, Анастасия Филиппова были моими друзьями, учителями. Во время моего пребывания в Шеклянуре так называемые «чекисты», группа бандитов, ещё не трогали Ялкайна, Олыка Ипая, Йывана Кырлю, но моё сердце было не на месте, и сам жил в страхе, ведь я поддерживал связь со всеми марийскими писателями, и книга моя под названием «Новое поколение» опубликована, как журналист помогал в организации юбилейного праздника в честь 30-летия творческой деятельности С. Г. Чавайна);

– в эпизоде вынужденного уничтожения книг на марийском языке по распоряжению роно: 1937 ий май ала июнь тылзыште роно гыч кагаз тольо: чыла марий йылме учебникым, марий литератур хрестоматийым тунемше-влак деч погаш да йӱлаташ, йӱлатыме нерген актым возаш да ронош колташ. Ме, Кардаков да Нагорских дене пырля каҥашен, тунемше-влак деч ик учебникымат ышна йод, мыйын архивем техничке Мария Тарасова ончылно йӱлаташ да актеш тудымат подписатлыкташ лийна. Тыгак ыштышна. Марпа дене коктын пачерыштына техничке ончылно мыйын кагаз орамым — «У вий» журнал-влакым, писатель-влакын серышыштым, Чавайнын, Шабдар Осыпын, Сави-Мухинын, Кармазинын, Тыныш Осыпын книгаштым тулан коҥгаш кышкен шинчышна, тулвондо дене пудыратылын, шикшыш савырен, шинчавӱд дене тамыкыш ужатышна [c. 194] (В мае или июне 1937 года пришла бумага из роно: забрать у учеников все учебники марийского языка, хрестоматии по марийской литературе и сжечь, написать акт о сожжении и отправить в роно. Мы, договорившись с Кардаковым и Нагорских, не попросили у учеников ни одного учебника, решили сжечь мой архив в присутствии технички Марии Тарасовой и попросить её тоже расписаться в акте. Так и сделали. Дома, перед техничкой, мы вдвоем с Марпа сидели и бросали в горящую печь кучу моих бумаг – журналы «Новая сила», письма писателей, книги Чавайна, Шабдара Осыпа, Сави-Мухина, Кармазина, Тыныша Осыпа, переворачивая кочергой, превращая в дым, проводили со слезами в ад).

Административные и топографические реалии. Шеклянур в лицах

Топоним «Шеклянур» используется в «шеклянурской» части романа 26 раз. В первый раз он встречается вместе с указанием на то, что деревня входит в Медведевский район, и на то, что Йывана Осмина направило туда обоно (областной отдел народного образования) учителем марийского языка.

Точными и емкими штрихами рассказано автором про особенности расположения деревни, управления ею, про конкретные места, связанные с профессиональными интересами, бытовой и общественной жизнью Йывана Осмина. Так, сразу становится ясно, что Шеклянур был расположен близко к Йошкар-Оле (сейчас принято считать, что в 20 километрах от центра города); почти все передвижения повествователя между Шеклянуром и Йошкар-Олой осуществлялись пешим ходом: и первое появление молодого учителя в деревне с молодой женой Марпа – студенткой техникума искусств (…Шеклянурыш йолын пырля кайышна [c. 172] – …Вместе пошли в Шеклянур пешком), и субботние его путешествия в город за книгами (Тыге мый кажне шуматкечын Йошкар-Олаш йолын кошташ тӱҥальым [c. 177] – Так каждую субботу я начал ходить пешком в Йошкар-Олу), и встречи с писателями (Йошкар-Олаш йолын чымалтым. Олык Ипай деке [c. 176] – Помчался в Йошкар-Олу пешком. К Олыку Ипаю).

Йыван Осмин работал в семилетней (основной) школе; про ее структуру и расположение в деревне автор пишет с предельной документальностью: Шымияш школ пӧрт ял покшелне ыле, тушто кум класс гына лийын: 5-ше гыч 7-ше йотке. 1–4 класс-влак посна пӧртлаш верланеныт [с. 193] (Семилетняя школа находилась в середине деревни, там были всего три класса: с 5-го по 7-ой. 1–4 классы располагались в отдельных домах); Шеклянурышто школ ик пачашан веле, но тудо ял покшелне ныл угылан кугу пӧртым айлен, туш пураш парадный омса деч посна эше кум омса ыле. Школышто кум класс [с. 173] (Школа в Шеклянуре всего лишь одноэтажная, но она занимала в середине деревни четырехугольный большой дом, для входа в неё, кроме парадной двери, были еще три отдельных двери. В школе три класса).

По инициативе Йывана Осмина при Шеклянурской семилетней школе была открыта «Вечерняя школа», где, в основном, как отмечает автор, обучались девушки, не имевшие в силу разных причин возможности посещать основную школу, и где Осмин стал работать учителем марийского языка, марийской литературы и пения.

В «шеклянурском тексте» воссозданы достоверные образы работников школы: директор и учитель истории Александр Иванович Кардаков (жена его Клавдия Афанасьевна) и завуч (также ещё и учитель естествознания, биологии) Андрей Кириллович Нагорских, проявившие к Йывану Осмину исключительно доброе, участливое и понимающее отношение; математик Соколов Александр Васильевич, подтрунивавший над Йываном Осмином, якобы влюбившимся в первую красавицу деревни; «техничка» Мария Тарасова.

В романе показан также целый ряд реальных лиц, находившихся за пределами школы, но полноправно входящих в «шеклянурский текст» по мере представления хронологии событий, которые так или иначе связаны с шеклянурской биографией Йывана Осмина, например:

– председатель сельского исполкома Волков Иван Андреевич (поддержал идею открытия вечерней школы, за которую ратовал приезжий учитель, а также убедил его в том, что не нужно называть дочь Сталиной, поразив повествователя своей политической грамотностью и предусмотрительностью);

– председатель колхоза «Чодыра марий» Геннадий Комаров, который говорил о необходимости открытия вечерней школы;

– Кудрявцева Пелагея Фёдоровна (в реальности – Федотовна, её отец Федот Захарович – дед автора статьи; в момент описанных событий ей было примерно 16 лет), которая пригласила молодого и «самого уважаемого в Шеклянуре» учителя вместе с женой на девичий праздник. Плагий (марийский эквивалент имени «Пелагея») сразу сразила его своей необыкновенной красотой: Мыйын «оръеҥем» ик кастене тугай мотор ӱдырым пачерышкем конден пуртыш – ончен, шерет ок тем. Ӧрынам веле – ватем шкеж деч чеверым муын [с. 181] (Моя «невеста» однажды вечером привела в мой дом такую красавицу – не насмотришься. Я даже удивился – моя жена нашла еще краше, чем сама). Приведем фрагменты имеющегося в романе развернутого динамического портретного описания, насыщенного деталями психологической направленности и также данного сквозь призму восприятия персонажа-повествователя (в данном случае – 21-летнего учителя пения вечерней школы), очарованного девушкой, её манящей красотой и природным женским обаянием: Кудрявцева Плагий школыш телым портышкем дене толеш ыле, а мураш-кушташ тӱҥалмеке, кудаш кудалта да сумкаж гыч катам луктын чия. Адакшым эн мотор тувыржым чиен толеш (…). Плагий топкатарак капан, тыртыш шӱрган ош ӱдыр ыле. Кыдалешыже пеҥгыде ӱштым прежаж дене ӱшталеш, кыдалжым вичкыжемда. Чот овартен кӱктымӧ тыртыш сукыр гай коеш. Хорым мураш туныктымем годым Плагийын шемалге юзо шинчаже мыйын ужаргырак шинчам деч ойырлен огыл. Тыге качым я ватан пӧръеҥымат юзо шинчаж дене ик гана шӱтен ончалеш гынат, пӧръеҥ локтылалт кертеш [с. 184–185] (Кудрявцева Плагий зимой приходила в школу в валенках, а перед пением и танцами снимала и надевала туфли, доставая из сумки. Вдобавок надевала самое красивое своё платье (...). Плагий была коренастой девушкой, белой, с круглым лицом. На талии застегивала пряжкой крепкий пояс, талию утончала. Походила на сильно раздутый испеченный каравай. Когда я обучал пению хор, тёмные волшебные глаза Плагий не отрывались от моих зеленоватых глаз. Если даже один раз так пронзит своими волшебными глазами жениха или даже женатого мужчину, мужчина может испортиться). Благодарный поцелуй девушки в щеку за то, что учитель помог облегчить её зубную боль какой-то странной, ослепившей глаза, микстурой и за то, что проводил по её просьбе домой, надолго запал в его памяти, а сами проводы до ворот, похожие на неожиданное мимолетное романтическое свидание с Плагий, стали поводом для бесконечных деревенских слухов и злобного, со слезами, возмущения беременной жены повествователя и, как юмористически заметил автор, из-за всего этого он чуть не помер (готов был удавиться от стыда, спасла его только поллитровая бутылка водки, припасённая и выданная ему женой); обращаясь к своему читателю, автор призывает избегать подобных «приключений». С фактологической достоверностью автор представляет расположение дома Плагий – на той же улице, что и школа, только в её конце (Тудо ял мучаште ила [с. 185] – Она жила в кон