Современные акторы мировой политики и переход к устойчивому развитию

Трансформация структуры международно-политической акторности в течение последних нескольких десятилетий связана с глобализационными процессами и отражает их специфические черты. Этот процесс уже можно принять за объективную реальность, так как он имеет вполне материальные выражения в виде новых форм организации участников глобальной политики, формирования так называемой «глобальной повестки» и, как следствие, возникновения новых структур на разных уровнях и с разнообразными полномочиями. Однако если рассматривать эту новую реальность с точки зрения ее потенциала к переходу на рельсы устойчивого развития, то пока, к сожалению, приходится констатировать, что она представляет собой стохастический конгломерат потенций и трендов, которые в принципе способны «спровоцировать» переход к УР, но лишь при определенных условиях.

«Эффективный переход к устойчивому развитию предполагает отказ от старой модели (формы) цивилизационного развития, которое неумолимо ведёт к глобальной антропогенной катастрофе, и формированию стратегии развития человечества, которое должно стать рационально управляемым в планетарном масштабе» ^[1]. С позиций глобального эволюционизма, основная задача видится в том, чтобы удержать человеческую цивилизацию и порождаемые (обуславливаемые) её активностью глобальные процессы и системы в русле супермагистрали глобальной эволюции, обеспечив тем самым их темпорально-перманентное и прогрессивное развитие. Переход к устойчивому развитию предполагает отказ от стихийности развития, активизацию деятельностного начала, глобальную и системную кооперацию на всех уровнях и направлениях. Очевидно, что новые вызовы ставят нетривиальные задачи перед международно-политической наукой, которой приходится не только привыкать иметь дело с целым рядом новых научных дисциплин и областей знаний (эволюционная глобалистика, например), но и приспосабливаться к уже изменившимся составу и организации основных акторов мировой политики.

Существующие политические концепции носят в основном описательный характер, тяготея к прошлому международно-политической науки, её канонам и стереотипам, которые с трудом воспринимают даже возможность возникновения иных идеологем, основанных на новом типе рациональности. В результате мировая политика в качестве реальности предстаёт сегодня в виде некоего хаоса, где активное, деятельностное начало оказалось утраченным. Политический дискурс, связанный с УР, пробуксовывает на этапе перехода от простого менеджеризма к реальной прагматичной политике, необходимость которого всё явственнее осознается международным сообществом ^[2]. Ключевая проблема состоит в том, что существующий набор политических методов и инструментов в нынешнем виде явно недостаточен для управления глобальной социоприродной реальностью, и очевидна беспомощность его основных акторов перед лицом надвигающейся и даже уже осознаваемой антропо-экологической катастрофы. Причем если роль государств в переходе к УР уже выявлена и относительно исследована, транснациональные акторы фактически остаются вне УР-концептуализации. В данной статье предлагается рассмотреть международно-политическую реальность в терминах акторности в контексте глобально-эволюционных процессов и заявленной цели перехода к устойчивому развитию.

В процессе глобальной эволюции происходит усложнение социальных систем цивилизации (включая её политическое развитие), в связи с чем глобально-политическая система обладает тенденцией к прогрессивному развитию и усложнению, происходящим по мере накопления ею своего информационного содержания. Глобально-политические процессы суть политическое проявление естественных глобально-эволюционных процессов, происходящих на мегауровне.Как отмечает в своей работе И. В. Ильин, «вектор глобализации политической деятельности оказывается одновременно и траекторией ее прогрессивного развития. И это связано с основной тенденцией глобальной эволюции – информационным критерием, который требует для прогрессивного развития систем перманентного накопления их информационного содержания, в частности – усложнения политических систем» ^{[3, с.14]}.

Развертывание политических процессов в глобальном измерении открывает новые возможности для накопления информации на внегосударственном уровне, что, в частности, обусловлено растущим многообразием связей между государствами и иными акторами мировой политики.

Ориентация на реализацию концепции УР предполагает коэволюционное взаимодействие разных типов подсистем, и, как следствие, разных типов акторов. Сама глобализация как тренд отражает совокупное влияние взаимодействующих между собой центров силы, будучи результатом их коэволюции и обладая признаками системности.Из данной предпосылки следуют два основных заключения. Во-первых, даже признавая в контексте нашей проблематики существование иерархии акторов мировой политики в соответствии с их ресурсами и заявленной миссией, при анализе акторности необходимо учитывать особенности каждого актора в отдельности, особенности их взаимодействия и нюансы распределения ролей. Во-вторых, коэволюционность предполагает нацеленность на компромисс и, следовательно, минимизацию роли военной силы в глобально-политическом взаимодействии.

Глобализация проблемы безопасности постепенно ведёт к уходу от жёсткого противопоставления экономического роста и политического влияния с одной стороны, и задач окружающей среды, требующих коллективного решения - с другой. Становление качественно нового – планетарного – уровня обеспечения безопасности как безопасности всего мирового сообщества и одновременно сохранения биосферы требует создания новых информационно – управленческих структур и самое главное – формирования глобально-коллективного сознания человечества, ответственного за принятие судьбоносных для всего человечества решений и их реализацию. Речь идёт о поэтапном преобразовании стихийных процессов в управляемые и регулируемые, усилении позитивного воздействия глобализации на развитие мирового социума. Причём если обсуждение глобальной экологической повестки на разных уровнях уже прочно вошло в международно-политическую практику, конвергенция концепции УР и вопросов глобальной безопасности пока что является лишь универсальной нормативной установкой, разрабатываемой в узких кругах интеллектуалов (См.: Урсул А.Д. Обеспечение безопасности через устойчивое развитие // Безопасность Евразии, 2001, № 1; он же. Принцип безопасности через устойчивое развитие: концептуально-методологические аспекты // Безопасность Евразии, 2009, № 2; он же. Стратегия национальной безопасности в ракурсе устойчивого развития // Национальная безопасность/ Nota bene, 2010, № 3; он же. Экологическая безопасность и устойчивое развитие // Государственное управление ресурсами. Специальный выпуск, 2008, № 11; Бабурин С.Н., Дзлиев М.И., Урсул А.Д. Стратегия национальной безопасности России: теоретико-методологические аспекты. М.: Магистр, ИНФРА-М, 2012). Такой подход хоть и присутствует, например, в документах ООН, но является пока скорее интуитивным.

В последнее десятилетие всё более интенсивное развитие и растущий авторитет в научном сообществе получает исследовательское направление, возникшее на стыке социологии и международно-политической науки. С этим подходом, в частности, связывают наибольшие успехи в концептуализации «мировой политики» как научной дисциплины, не тождественной классической теории международных отношений. Основные подходы этого направления исходят из предпосылки, что современный мир представляет собой единое пространство, структурированное многообразными и всё более взаимосвязанными сетями социальных взаимодействий, как процесс постепенного формирования глобального гражданского общества ^{[4, с.158]}. Так, рассуждая в рамках политико-социологического («мирополитического») подхода, А. Богатуров связывает становление мировой политики с тенденцией к уплотнению международной среды и повышению её проницаемости для импульсов влияния, которые участники международного общения посылают друг другу. При этом ключевые параметры международной среды с мирополитической точки зрения – характер эволюции систем вооружений и скорость распространения технологий их производства по миру, транснационализация мировой экономики, формирование всемирного виртуального пространства, контуры сферы единообразного понимания морали и права, транспортная проницаемость планеты, экологическая взаимозависимость. В отличие от неореалистов и неолибералов, представители социологического направления в МО подчёркивают значимость в мировой политике не столько национальных интересов, сколько ценностей, норм, идентичностей, культурных особенностей, традиций и идей, сложившихся исторически в силу естественных причин. В результате, как отмечает П.А. Цыганков, все основные вопросы международных отношений, включая и характер участников, получают трактовки, альтернативные тем, которые господствовали в международно-политической науке на протяжении многих десятилетий. Политико-социологический подход акцентирует внимание на роли социальных норм и институтов, групповых ценностей и идентичностей, культур и традиций, которые оказывают то или иное влияние на интересы акторов международных взаимодействий.

Принципиально важным является то, что с позиций политико-социологического подхода, в основе тех процессов, которые принято называть мировой политикой, лежит глобальное измерение. Именно процессы глобализации и взаимозависимости привели к той принципиальной трансформации глобальных политических отношений, которая проявляется в появлении и развитии следующих феноменов и трендов: а) появление новых акторов на политической арене (НПО, транснациональные преступные группировки и структуры, бизнес, общественные движения, СМИ и др.); б) граница между внутренней и внешней политикой государств стирается, становится всё более условной; в) «размывается» государственный суверенитет.

Мирополитический подход предстаёт некой эволюционно-исторической формой неолиберализма, критически осмысленного и дополненного с учётом тенденций, особенно явственно проявивших себя после крушения биполярного мира. Такое видение природы современных международно-политических процессов, несмотря на достаточное количество присущих данному подходу недостатков, представляется нам наиболее полным отражением политической реальности эпохи глобализации. Неслучайно параллельно новому мирополитическому знанию в эти же годы происходит зарождение и дальнейшее развитие научного знания о глобальных и мировых феноменах. Начало первого этапа его становления относят к рубежу 1960 – 1970-х гг., когда стал очевиден структурный кризис капитализма и западной цивилизации, проявившийся в возрастании частоты и масштабов экологических кризисов. Подлинный интерес к глобальной проблематике проявился после первых докладов созданного в 1968 г. Римского клуба - «Пределы роста» (1972 г.), «Человечество на перепутье» (1974 г.), «За пределами века расточительства» (1976 г.) и др. Однако во всех этих работах акцент делался на экологическую, нежели на непосредственно глобалистскую проблематику. Вторая историческая форма знания о глобальных и мировых феноменах развёртывается после кризиса начала 1980-х гг. и достигает пика на рубеже 1980 – 1990-х гг. с распадом мирового социализма и начинает всё больше включать в орбиту своего внимания мировые экономические и финансовые процессы, размывание суверенитета, акцентируя внимание на унификации мира и его растущей гомогенности. Третий этап развития предмета глобалистики связан с кризисами середины 90-х гг., когда основной упор делается на культурное разнообразие и гетерогенность мира, развёртывание информационной революции и необходимость перестройки всего мирового порядка. Последние два этапа или исторические формы глобального знания как раз и ознаменовали собой интенсивный период становления глобалистики как междисциплинарной области научных исследований, изучающей глобальные процессы и системы.

Согласно реалистической парадигме, определение акторов мировой политики происходит на основе трёх основных критериев: суверенитет, его международно-правовое признание и контроль над территорией и населением ^{[5, с.80]}. С учетом новых реалий, в 1990 году британские учёные Б. Хокинг и М. Смит предложили собственную тройку обязательных атрибутов акторов мировой политики: автономия, представительность и способность оказывать влияние. Под автономией понимается степень свободы субъекта при принятии им собственных решений. Репрезентативность подразумевает способность актора выражать интересы определённой социальной группы (части электората в широком смысле слова). Влиятельным актором субъект становится тогда, когда он может оказывать заметное воздействие на международно-политические процессы по определённым вопросам и в определённом контексте. Такой подход, бесспорно, существенно расширяет границы такого понятия, как акторность, пересматривая природу участия и роли целого ряда относительно новых типов акторов, которые в перспективе должны стать политическими «проводниками» концепции УР.

Действительно, несмотря на такое разнообразие подходов, уже сегодня представители большинства теоретических школ и направлений считают, что типичными международными акторами являются государства, а также международные организации и системы. Так, Мортон Каплан различает три типа международных акторов: национальный (суверенные государства), транснациональный (региональные международные организации) и универсальный (всемирные организации: например, ООН). М. Мерль в качестве типичных международных акторов рассматривает государства, международные организации транснациональные силы (например, мультинациональные фирмы, а также мировое общественное мнение). Дж. Розенау считает основными международными акторами государства, подсистемы (например, органы местной администрации, обладание определённой автономией в международной сфере), транснациональные организации, когорты (этнические группы, церкви и т.п.), движения. Между тем, как видно, согласие относительно основных типов международных акторов касается прежде всего государства и межправительственных организаций. Итоговый документ конференции «РИО+20», который называется «Будущее, которого мы хотим», обращён к «заинтересованным сторонам», которые, согласно его тексту, включают «правительства, международные, региональные и субрегиональные организации, частный сектор и гражданское общество» ^[6].

При этом, было бы совершенно непродуктивно «выбрасывать» государство из исследовательского фокуса мировой политики или полагать, что его изучение – удел международников-реалистов. Как справедливо отмечает Г.А. Дробот, само понятие «мировой политики» предполагает обращение к той сфере общественных отношений, в области и посредством которой её участники стремятся реализовать свои интересы, цели и ценности путём либо убеждения и согласования, либо соперничества и обмена, либо угроз и насилия в отношении друг друга. А это, в свою очередь, означает, что важнейшим признаком мировой политики выступают отношения силы, авторитета, влияния и власти, а государство является главным актором мировой политики ^[7].

Современные акторы глобальной экологической политики. Как справедливо отмечает А.Д. Урсул, проявлением негативного воздействия нынешнего неустойчивого развития на процесс перехода к УР в политической плоскости является неопределённость и непоследовательность поведения основных социальных акторов этого перехода ^[1]. Красноречивой иллюстрацией этих противоречий стали итоги Конференции ООН по устойчивому развитию Рио+20. В качестве одной из основных причин этих противоречий А. Д. Урсул приводит односторонность той концепции УР, которая является объектом современных глобально-политических дискуссий, и, как следствие, очень упрощённое понимание этой концепции. В своём нынешнем, «популярном», виде она выделяет в основном экологический аспект и его связь с экономикой и социальной сферой. Отсутствие её глубинного и комплексного восприятия порождает массу практических трудностей на пути к её реализации. В рамках нашей темы, мы остановимся на том, как это влияет на образ поведения и структуру акторов мировой политики, лишённых системной целостности и действующих в духе модели НУР, несмотря на декларируемые ими ценности и цели.

Даже беглый обзор международно-политической практики в природоохранной сфере показывает, что на сегодняшний день главными акторами, оказывающими решающее влияние на статус международных договорённостей в этой области, являются государства. В этом смысле они выполняют следующие ключевые функции: во-первых, они играют принципиальную роль в переговорном процессе по поводу поиска решений тех или иных глобальных проблем. Любой международный договор такого уровня требует государственной подписи, а также ратификации его правительствами стран-подписантов. Второй важнейшей функцией, являющейся прерогативой государства, являются формулирование и практическая реализация новых внутриполитических стратегий, нацеленных на решение экологических проблем на территории данного государства. Так, например, государство может осуществлять функции по координации и поощрению разнообразных форм участия граждан и местного бизнеса в реализации целей государственной природоохранной политики. Государство также способно играть активную роль в разработке новых подходов к природоохранной политике, активно взаимодействуя с бизнесом по развитию новых технологий или новых средств популяризации экологической повестки. Разработанные инновации оно может как использовать на собственной территории, так и распространять (в той или иной форме) среди членов международного сообщества.

Однако поведение государств, как основных акторов принятия решений в сфере глобальной экологической политики, часто носит неоднозначный характер. С одной стороны, доминирование тех или иных государств в процессе выработки решений глобальных экологических проблем выглядит достаточно логично и предопределяется той ролью, которую эти государства сыграли в ухудшении экологической обстановки. Например, США по праву играют первую скрипку в формулировании и решении проблемы глобальных климатических изменений, так как являются одним из рекордсменов по выбросам парниковых газов ^[8], а также по объёму международных инвестиций. При этом, в деле решения проблем тропических лесов влияние США гораздо меньше, чем, например, Бразилии, на территории которой, в силу её географических особенностей, расположено около 41% общей площади тропических лесов планеты. По этому вопросу Бразилия по естественным причинам занимает доминирующее положение в международной системе. И хотя, как известно, тот или иной международный режим может быть установлен и без участия такого «гегемона» (например, Киотский протокол в 2005 году вошёл в силу, несмотря на отказ от участия в нём США), в краткосрочной перспективе он вряд ли способен серьёзно повлиять на ситуацию. Такое распределение ролей хотя, на первый взгляд, и кажется естественным, его «расщеплённая» логика противоречит целям и установкам УР. С другой стороны, зачастую степень влияния на формирование глобальной экологической политики напрямую зависит от международного авторитета данного государства, его военной мощи, площади территории, вклада в мировую торговлю, численности населений, одним словом – от его внешнеполитического ресурса, понимаемого в терминах классической парадигмы международной политики, не совместимой с целями УР.

Второй сущностной чертой государства является суверенитет. Несмотря на то, что в последнее время, в связи с процессами глобализации все активнее стала обсуждаться тема изменения, «размывания», «исчезновения» суверенитета, формально (да и фактически) он является одним из основополагающих принципов современного международного права. Для глобальной экологической политики он является существенным фактором в том смысле, что любое международное соглашение в этой сфере ограничено рамками доброй воли его участников. С формальной точки зрения, коль скоро государство обладает суверенным правом на осуществление внутренней политики и контроль над своей территорией, никакие внешние силы не могут оказывать влияния на ситуацию в этом государстве до тех пор, пока само это государство не изъявит желания этому влиянию подчиниться. Кстати в экологической международно-политической плоскости принцип уважения суверенитета и «суверенное» право на развитие были закреплены на Стокгольмской конференции по окружающей среде в 1972 году. В соответствии с Принципом 21-м Стокгольмской декларации, «государства имеют суверенное право разрабатывать свои собственные ресурсы согласно своей политике в области окружающей среды и несут ответственность за обеспечение того, чтобы деятельность в рамках их юрисдикции или контроля не наносила ущерба окружающей среде других государств или районов за пределами действия национальной юрисдикции» ^[9]. Между тем, в глобализированном мире поиск рациональной коэволюционной цивилизационной стратегии (одним из вариантов которой и предстаёт концепция УР) ставит под вопрос принцип суверенитета в его классическом понимании, который многими исследователями уже сегодня признаётся анахронизмом. Так, например, Комиссия по проблемам глобального управления и сотрудничества, созданная в 1992 г., в своём докладе «Наша глобальная община» признаёт, что во всё более взаимосвязанном мире понятия территориальности, независимости и невмешательства утратили некоторый свой смысл. В докладе, в частности, говорится: «В каких-то сферах суверенитет должен осуществляться коллективно, особенно в отношении общего достояния. Кроме того, наиболее серьёзные угрозы национальному суверенитету и территориальной целостности коренятся во внутренних причинах. Принципы суверенитета и невмешательства следует адаптировать таким образом, чтобы признавалась необходимость установления равновесия между правами государств и правами простых людей и между интересами государства и интересами глобальной общины, а не в контексте мира отдельных государств» ^{[10, с.435]}. Здесь также уместно будет привести цитату из выступления генерального секретаря ЮНСЕД в Рио-де-Жанейро М. Стронга: «Необходимо уважать суверенитет государств, но надо уважать и целостность биосферы, её неделимость» ^{[11, с.11]}.

Но в современной глобальной политической реальности международные переговоры и дипломатический торг всё еще оказываются единственным законным средством влиять на политику другого государства. Причём, с точки зрения политического реализма (чьи позиции всё ещё очень крепки), каждый участник переговоров действует исходя из собственных интересов, а любые международные соглашения всегда заключаются в пользу стран-гегемонов. Государства могут сесть за стол переговоров, но для их успешного завершения им придётся пройти через процесс согласования конфликтующих требований.

Относительно более перспективной и адекватной в этом смысле предстаёт позиция либералов. Они, в свою очередь, выражают убеждённость в том, что сотрудничество возможно и без явного лидера, несмотря на разность интересов. Так, с точки зрения либерального институционализма, под влиянием глобальных изменений в международной жизни постепенно трансформируются сами национально-государственные интересы. У государств возникают потребности в координации своей деятельности, в том или ином виде помощи со стороны коллективных структур международных отношений (кредитовании или миротворческом посредничестве), а также в получении технико-экономической, финансовой и иной информации, аккумулируемой в этих структурах ^{[7, с.264]}. По мнению либералов, реалисты существенно упрощают природу кооперации и конкуренции государств, и выработать общие, глобальные рамки международного взаимодействия, даже в условиях конкуренции отдельных государств, представляется вполне реальным. Правда пока только благодаря ООН существует некое подобие международно-глобального механизма согласования решений почти всех государств планеты, который необходимо использовать для перехода к УР.

Реальная международно-политическая практика обнаруживает примеры в пользу как первого, так и второго подходов. Аналитики часто приводят пример успешных переговоров по разрешению «озонового кризиса» 1980-х гг. как иллюстрацию применения либерального подхода в международном взаимодействии. В то время, как ситуация вокруг проблемы глобального изменения климата, по мнению учёных, свидетельствует в пользу политического реализма.

Как уже подчёркивалось выше, современная мировая политика, к счастью, не сводится к совокупности межгосударственных взаимодействий. Тем более не может к ней сводиться и глобальная политика в интересах УР. Совокупность акторов, не привязанных напрямую к конкретным государствам, делят, как правило, на две группы: субъекты гражданского общества (например, неправительственные организации) и частный бизнес (ТНК).

Среди наиболее влиятельных НПО с природоохранной/глобально-экологической «специализацией»: «Гринпис», «Всемирный фонд дикой природы», «Друзья Земли», Римский клуб и др. Эти организации уже сделали немало в плане решения глобальных экологических проблем, в том числе путём привлечения к ним внимания общественности и властей. Одной из ключевых функций этих организаций в плане перехода к УР, кроме собственно природоохранной, является информационная, а именно: привлечение внимания СМИ посредством громких акций, социальная реклама, публикация аналитических докладов и др.

Среди существующих на сегодняшний день влиятельных экономических «агентов» УР в негосударственном секторе, можно выделить частный бизнес. ТНК включают нефтяные компании, такие как Exxon and BP-Amoco, или предприятия пищевой промышленности, такие как, например, Monsanto. Сегодня уже многими отмечается, что с 1980-х гг. имеет место глобальная тенденция к сокращению роли государств в развитии таких сфер, как инвестирование и инфраструктура, в то время как частный бизнес, напротив, наращивает масштабы экономической деятельности на региональном уровне (особенно в беднейших странах). Каким образом частный бизнес в политическом ракурсе способен влиять на переход к УР? Здесь можно выделить два направления: 1) политические элиты => бизнес; 2) бизнес => политические элиты. Первый случай представляется наиболее простым и распространенным, речь идет, в первую очередь, о регулировании эколого-ориентированной деятельности менеджмента предприятий в соответствии с принятыми международными договоренностями и/или национальными доктринами, или экологического менеджмента. Так, например, уже после Стокгольмской конференции в мире было принято множество соглашений и деклараций по экологизации предпринимательства. В отраслях и в регионах разрабатываются и внедряются системы управления охраной окружающей среды, которые интегрируются в общую систему управления производством, отраслями и регионами. Как пишет С.А. Степанов, «этот процесс призван обеспечивать конкурентоспособность производимой продукции, финансовую стабильность, которые, в свою очередь, являются социально-экономической базой устойчивого развития предприятий, отраслей народного хозяйства и регионов». ^[12] Такие системы предусмотрены международными стандартами ИСО серии 14000, разработанными Международной организацией по стандартизации в соответствии с требованиями ООН относительно охраны окружающей среды и принятыми в качестве национальных стандартов в России. Примечательно, что ISO 14000 основан на добровольном подходе к экологическому регулированию и рыночных механизмах. Он может служить как внутренним инструментом менеджмента, так и способом продемонстрировать экологическую ответственность своим клиентам и потребителям. Для крупных компаний по крайней мере декларативная приверженность принципам устойчивого развития является позитивным имиджевым фактором, в чём можно легко убедиться, зайдя на веб-сайты этих компаний. Так, тот же упомянутый ExxonMobil на своем официальном Интернет-сайте указывает, что «ExxonMobil Chemical придерживается принципов устойчивого развития, включая обязательства по поддержанию баланса между экономическим ростом, социальным развитием и охраной окружающей среды» ^[13]. Компания BP на своей странице в Интернете отчитывается о результатах реализации своей Программы по инвестированию в устойчивое развитие и развитие локальных общностей в Анголе, сообщая о финансировании образовательных программ и местного бизнеса ^[14]. В компетенции государства находится создание наиболее благоприятных условий для бизнеса, придерживающегося экологических стандартов и принципов устойчивого развития на предприятиях.

Что касается второго направления влияния, бизнес => политические элиты, то здесь роль бизнеса в переходе к УР носит гораздо более противоречивый характер, в силу самой специфики частной коммерческой деятельности. Так, например, ТНК играют существенную роль в лоббировании интересов правительств стран базирования, а также в популяризации информации об экологических проблемах среди местного населения (в том ч