Патерналистическая форма политической интеграции (из истории политических и правовых учений)

Консолидация общества политико-правовыми средствами происходит различными способами. Индивиды могут объединяться, используя формализованные процедуры, либо требуя содержательного морально-религиозного единства. Последнее единство, как неформальное единство, свойственно обществам с устоявшейся патромониальной социальной структурой и патерналистическими взглядами и надеждами. Такого рода единство присуще всем обществам начинающих свою политическую историю, но траектории этой истории могут быть различными. Историческое развитие (траектория) может законсервировать основания неформального единства и только доводить его до совершенства или до абсурда, а может коренным образом изменить ситуацию и встать на путь формализованной консолидации. Два разных пути, две разных истории – история Востока и Запада.

Представляется наиболее важным исследование оснований неформального единства, поскольку неверно считать такое единство исчезнувшим из жизни современных обществ.

История Франции сохранила в своей памяти событие, связанное с суасонской чашей, иллюстрирующее проблему взаимоотношений Хлодвига – предводителя франкских племен со своими воинами-аристократами; проблему распространения политической власти на прерогативы общества. Многое, что хотел Хлодвиг, не устраивало его воинов, и многое, что желали воины Хлодвига, не устраивало их предводителя.

Действительно, власть Хлодвига не была устойчивой. Германские воины – военная аристократия подчинялись власти короля, обязанность которого, однако, заключалась только в урегулировании споров или юридических проблем в мирное время. Короли – просто гражданские должностные лица и не более того. Сверх того, короли избирались с общего согласия всех воинов - военной аристократией. Только во время войны, когда нужна была сильная организация и единая власть, избирали вождя, власть которого была абсолютной.

По «законам» свободы военной аристократии той свободы, которая отождествляется со свободой алчности, эгоизма, завоеваний и грабежей, только в военное время военный вождь обладал правом приказа и кары, только в военное время власть могла проявляться в форме господства. Реймский епископ Реми в письме, обращаясь к Хлодвигу, пишет: «…ты уже осуществляешь управление малой Бельгией: ничего удивительного в том, что ты станешь тем, кем всегда были твои родители»^[7.47]. Для Реми как бывшего римского аристократа было очевидно, что Хлодвиг унаследовал власть с правом карать и миловать. Но как раз этого и не хватало Хлодвигу. В мирное время - никаких единоличных приказов и никаких наказаний вне коллективных решений.

История суасонской чаши повествует следующее. Во время дележа добычи, когда Хлодвиг председательствовал в качестве представителя гражданской власти, он возжелал, чтобы одна из чаш не досталась никому из его воинов. На это один из них заявил: «Ты не имеешь никого права на преимущество, ты не имеешь никакого первого и абсолютного права на то, что добыто в войне. Добытое в войне должно распределяться между всеми победителями, и король не имеет преимущества»^[17.164]. Хлодвиг вынужден был отступить. Через некоторое время, проводя военный смотр, Хлодвиг узнал воина, который помешал ему присвоить вазу, и, обвинив его в ненадлежащем содержании оружия, своим огромным мечом раскроил ему голову. Теперь, на военном смотре, он мог покарать неповиновение. Таким образом, соединить организационные принципы военной власти с принципами гражданской, сделать так, чтобы и в мирное время власть слушались и власти повиновались, а непослушание каралось, – задача создания нового седалища власти. Помощника в решении этой задачи Хлодвиг видел в христианстве, причем в христианстве католического образца, того образца, которое к этому времени уже выразило свое отношение к светской власти, ставя себя выше императорской власти, и приобрело организационные формы, то есть из многочисленных общин «…никогда не существовавших долее тех обстоятельств, которыми они были созданы»^[11.53], превратилась в постоянную организацию христианских должностных лиц (епископов) иерархического типа, в которой «…присутствующие (члены христианской общины. - И.Ц.) отказались от своих прав в пользу старшин, а старшины, в свою очередь, вручили свои права одному председателю...»^[11.53]. История суасонской чаши, как известно, закончилась крещением Хлодвига.

История России имеет свою историю «суасонской чаши», только в нашей истории была не серебряная чаша, а серебряные ложки.

Русский летописец повествует, что на знаменитых пирах князя Владимира его дружинники могли роптать на него, высказывая свое недовольство отсутствием должного к ним внимания со стороны работодателя, говоря: «Какое житие наше горькое, кормит нас с деревянных ложек, а не с серебряных». Владимир, повествует далее летописец, услыхав ропот, велел исковать ложки серебряные для дружины и сказал: «Серебром и золотом не найду дружины, а с дружиной найду серебро и золото, как доискивались его дед мой и отец»^[13.192].

Оба предводителя решали сходные задачи: удержание и укрепление своей власти, достижение авторитета и благополучия, но траектория движения по этому пути оказалась разной. Хлодвиг и его потомки на протяжении долгого времени вели непримиримую борьбу за распространение свой власти над их независимыми и строптивыми воинами-аристократами, опираясь в этой борьбе на институты и католической церкви, и общества. Политическая борьба была за полномочия власти и права общества. Киевские же князья, судя по сюжету серебряных ложек, стремились найти взаимосогласие со своими дружинниками и только в нем видели свое благополучие, а в них опору своей власти.

Скорее всего, дружина для русских князей представляла собой более чем просто наемный отряд воинов, при помощи которого власть защищала свое население от врагов, собирала дань и вершила правосудие^[13.315]. Наемничество как инструмент власти оправдан только в том случае, когда власть не опасается угроз со стороны наемников и, следовательно, в ее арсенале присутствуют иные ресурсы своей защиты, например поддерживающее и защищающее легитимную власть население. Тогда же, когда этот источник пуст, искать защиту и надеяться на нее можно только от того, кто тебе непосредственно служит.

С «серебром и золотом» не будет у князя дружины или материального вознаграждения мало, чтобы князь в достаточной степени был уверен в дружинниках и рассчитывал на то, что они будут выполнять его волю. Дружинники - это не просто те, кто за плату выполняет возложенные на них обязанности, сверх платы они имеют право требовать к себе особого внимания и могут негодовать, если оно не проявляется, требовать, чтобы их уважали и кормили не с деревянных ложек, а с серебряных.

Дружинники это и не слуги – это сподвижники, друзья. Японский монах в прошлом самурай Ямамото Цунэтомо в своей «священной» книге для воинов «Сокрытое в листве» рекомендовал уяснить разницу между слугой и сподвижником. Слуга этот тот «…кто служит, когда господин бессердечен и неразумен…, когда же …тот относится к нему с добротой, - это не слуга»^[19.204-205]. Дружинник – сподвижник может требовать от работодателя уважения и доброты.

Таким образом, князь, кроме вознаграждения дружинникам, был обязан им еще чем-то, а они имели право требовать от него большего и, таким образом, был зависимым от них. Не только князь являлся источником благополучия дружинников, но и дружинники являлись источником и средством существования власти и ее благополучия. В этом смысле отношения князь - дружина можно назвать отношением полной безальтернативной взаимозависимости.

Наши летописи сохранили симптоматичный эпизод, иллюстрирующий зависимость княжеской власти от дружины, который можно условно назвать «Плачь Ярослава». Когда Ярослав Мудрый княжил в Новгороде, он для своей защиты от отца набрал себе в дружину варягов; те стали обижать новгородцев, и, однажды не выдержав, новгородцы перебили варягов. Ярослав в отместку хитростью перебил «до тысячи новгородцев». Но когда для него наступили трудные дни, он узнал, что отец умер, а Святополк убил братьев Бориса и Глеба и угрожает его жизни, он обратился на вече к тем же новгородцам. «Ах, любимая моя дружина, что вчера избил, а нынче была бы надобна, золотом бы купил, - говорил Ярослав и, утерши слезы, продолжал: Отец мой умер, а Святополк сидит в Киеве и убивает братьев, помогите мне на него». Новгородцы отвечали: «Хотя, князь, братья наши и перебиты, однако можем по тебе бороться»^[13.199]. Князь Ярослав сожалеет не о том, что допустил произвол, а о том, что ему оказалось не на кого опереться для защиты своей жизни и власти. Новгородцы согласились помочь князю и «постановили собрать с простых людей по 4 куны, а с бояр по 18 гривен кун»^[6.281], чтобы Ярослав вновь мог набрать к себе в дружину варягов для борьбы со своим братом Святополком.

История серебряных ложек говорит о том, что суверен в определенном смысле зависим от своих воинов, но и сами воины заинтересованы в вожде как в источнике своего материального благополучия, то есть в том, кто создает им условия для обогащения как лицо, обладающее правом взимать дань и грабить побежденных врагов. Дружинники свободно пируют за столом князя и требуют к себе соответствующего достойного отношения. В этом смысле может создаться иллюзия понимания сюжета как сложившейся устойчивой ситуации взаимовыгодных отношений между предводителем военной дружины и дружинниками – ситуации взаимного добровольного согласия, своего рода договора, где каждая из сторон находит свое, подобающее своим целям и стремлениям место.

Но вряд ли можно утверждать, что киевский князь и дружинники находились в ситуации правового договора трудового найма. Правовой договор создает такие условия взаимозависимости сторон, когда стороны имеют возможность преследовать свои собственные цели без какой-либо заинтересованности в ней партнера. Цели каждой из сторон договора индиферентны по отношению друг к другу, и партнеры выступают исключительно средствами достижения целей в условиях существования альтернативных вариантов поведения. Такое положение вещей вызывает необходимость создания отчужденных всеобщих правил поведения сторон или, как выразился американский ученый Л. Фуллер, создания таких форм сотрудничества людей, «которое канализирует их действия через институты и процедуры организованного общества»^[18.34], - форм сотрудничества, которые допускают возможность конфликтов между партнерами и, следовательно, создают универсальные процедуры разрешения споров.

Первостепенной заботой князя Владимира была забота о своей дружине. Владимир опасался ропота дружинников и принял решение, удовлетворяющее прихоть своих слуг; он не допускал мысли о конфликте с ними, так как в противном случае сам остался бы без «серебра и золота». «Если будешь делиться тем, что у тебя есть, - вторит мыслям Владимира японский самурай Ямамото Цунэтомо, - с теми, кто тебе подчинен, то сможешь удержать хороших людей» ^[19.73], а другой японский самурай Такэда Нобусигэ категорически настаивал, утверждая: «Спеши удовлетворять нужды своих воинов точно так же, как ты спешишь утолить свою жажду»^[19.372]. Японский же христианин Курода Нагасама говорит так, как будто находился на месте Владимира I: «Драгоценные металлы и камни не являются истинными сокровищами. – утверждает японский христианин-полководец - Истинными сокровищами следует считать своих самураев…и относиться к ним с добротой и сочувствием»^[19.415].

Конфликт между предводителем и его подвижниками недопустим, поскольку устраняет возможность достижения цели, как недопустимо настаивание на выполнении обязательств посредством применения правовых процедур. Правовые процедуры - это не помощь, а помеха в достижении общих целей. Так еще автор первого русского юридического словаря (1859г.) Леонид Демис в отношении правосудия пишет следующее: «Когда наконец несчастье случилось и тяжба неизбежна, то едва ли не лучше пожертвовать некоторыми своими правами, чтобы только миновать ее. Жизнь имеет целью достижение известного назначения, а всякий процесс, как трудная болезнь, пожар или другое неожиданное несчастье, удаляет человека от его занятий, от его цели и отравляет жизнь. Можно с полным убеждением сказать, что мир дороже всякой цены…» ^[2.50-51].

Внеправовое единство опирается на другие источники и использует иные организационные принципы. Внеправовому единству нет дела до контроля над выполнением обязательств и измерения вклада каждого в общее дело. Внеправовое единство в большей степени соответствует объединению в условиях критического положения группы, когда она способна выжить, только объединившись на принципе «один за всех и все за одного» для достижения общей конкретной цели, например отражения общей угрозы, когда только полная безальтернативная взаимозависимость способна решить задачу выживания.

В подобной ситуации уместнее говорить о сговоре, а не о договоре людей. Сговор и договор - абсолютно противоположные формы объединения. Сговор предполагает один единственно возможный вариант поведения, одни и те же действия. Одни и те же действия с целью свержения легитимного суверена; одни и те же действия в нападении на банк или краже квартиры; одни и те же действия по отражению врага, несмотря на то что функции индивидов в этих совместных действиях могут быть разными.

Сговор в данном случае есть не преступное деяние, а единственно возможная форма реализации совместного действия (единства). Если договор определяет права и обязанности сторон (полномочия), в рамках которых стороны могут выбирать различные действия, то сговор говорит о единственно возможных действиях (функциях), подчиненных одной конкретной (конечной) цели.

Для сговора условием совместного существования является наличие общей конечной цели. Общая цель конечна, то есть достижима, а не бесконечно удаляющийся горизонт, и может быть достигнута только благодаря совместному усилию всех членов общества. В данном случае, оправдание неудачи возможно, если не все члены общества приложили достаточные силы в совместном деле – кто-то недоработал, кто-то спасовал, а кто-то, может быть, даже противодействовал. Выбор в достижении общей цели не только ограничен для индивида – он невозможен.

Политические договоры правителей с народом в древних цивилизациях, по сути, являлись сговорами. Типичная картина для таких обществ, когда в период политического кризиса борющиеся политические группировки пытаются привлечь на свою сторону народ. Делалось это на основе сговора. Заинтересованные лица привлекали простолюдинов к политической борьбе, обещав им, например, раздел имущества побежденного противника или какие-нибудь привилегии. И делалось это все ради одной совместной конечной цели – победы над противником: сжечь лагерь противника и убить его сторонников, изгнать из государства всех неугодных, ликвидировать угрозу своей власти, убить Святополка и т. п.

И даже мирные договоры правителей с народом – это сговоры. Можно привести в качестве примера один эпизод из истории Древнего Китая как типовой случай мирных договоров-сговоров. В 631 г. до н. э. Вэйский правитель Чжэн был изгнан своим народом, но по возвращении в свое царство с помощью войска соседнего государства заключил договор с народом, в котором говорилось: «Если бы не те, кто остался (в Вэй), кто оберегал бы алтарь земли и злаков? (имеются в виду изгнавшие суверена. – И. Ц.). Если бы не те, кто отправился вслед за властителем, кто охранял бы пастухов и конюхов? Из-за наших прежних несогласий мы торжественно просим теперь о договоре… Отныне, после заключения договора, пусть те, кто отправился за властителем, не кичатся своими заслугами, а те, кто остался, не боятся, что их обвинят в преступлении. Если же, нарушив договор, кто-либо станет возбуждать смуту, то пусть светлые духи и наши прежние государи осудят и истребят его»^[12.210]. Заметно, что в этом договоре речь не идет о распределении или перераспределении полномочий, а о совместном безконфликтном существовании как конечной цели.

Свержение традиционно лигитимной правящей династии в древних цивилизациях не проходило и не могло пройти вне заговорческих форм. Сами же участники заговора оправдывали свои действия, ссылаясь исключительно на то, что правящая династия в недостаточной мере прилагает усилия в совместном деле, ее духовные и физические силы иссякли. Даже любые серьезные изменения в обществе могут быть объяснены при помощи «теории заговора». Распад государства – заговор группы лиц с целью развала государства; экономический кризис – заговор лиц с целью личного обогащения.

В перспективе достижении общей конечной цели, если и имеет смысл говорить о политической конкуренции, то не в контексте конкуренции различных политических программ – различных траекторий достижения цели, а в контексте возможностей достижения цели, то есть приоритет отдается тем политическим силам, которые в большей степени способны реализовать запланированное. Так, дружинники русских князей достаточно свободно меняли своих хозяев и переходили от одного князя к другому. Смена хозяина не наказывалась князьями и даже не осуждалась, а считалось, что дружинники служат не конкретному князю, а княжескому роду в целом и имеют право перехода к тому князю, кто в наилучшей степени способен удовлетворить их интересы, у кого еще не иссякли жизненные силы в достижении общей цели.

Русские историки С.М. Соловьев и В.О Ключевский обращают внимание на одно обстоятельство русской истории и отмечают, что в летописях до 1228 года упоминается 150 имен княжеских дружинников и из всего этого количества обнаруживается только шесть случаев, когда дружинник по смерти князя-отца, которому он служил, оставался на службе у его сына, и не более шести же случаев, когда дружинник при княжеской смене оставался в прежней волости^[6;13]. Этим примером русские историки хотели подчеркнуть, что дружинники ничем не были связаны в своем выборе служения - ни княжьим именем и договором с ним, ни территорией, а князья в таких условиях конкурировали между собой различными степенями возможностей удовлетворения амбиций дружинников. Дискуссии о траекториях (программах) жизни здесь не уместны, уместно оспаривание возможностей достижения общих целей, поэтому главной задачей княжения оставалась забота о своей дружине и хороший князь тот, кто «не жалел ничего для дружины: он знал, что с многочисленными и храбрыми сподвижниками мог приобрести богатую добычу…»^[13.219].

Как князь должен идти навстречу дружинникам, так и дружинники должны идти за князем, население русских столичных (княжьих) городов также не могло обойтись без князя. Даже свободолюбивые новгородцы боролись с князьями не в проекте жизни без князя, а в проекте жизни с князем, но таким, какой их устроит, а русский летописец, описывающий борьбу младшего города Владимира со старшими городами Суздалем и Ростовом, дивится «чуду новому, великому, преславному божьей матери…как заступила она свой город (Владимир) от великих бед и как граждан своих укрепляет: не вложил им бог страха, не побоялись они двоих князей со своими боярами, не посмотрели на их угрозы, положили всю надежду… на свою правду», а вся правда для владимирцев заключалась в том, что «либо Михалка-князя себе добыть, либо головы свои положить за святую богородицу и за Михалка-кзязя»^[6.330].

В условиях децентрализованной власти как переходы воинов от одного политика другому считались безобидными, так и право населения поддерживать того политика, который им был мил, считалось их «законным» правом. Ситуация меняется, когда политическая власть сосредотачивается в одних руках, но принцип служения остается старым. В условиях, когда власть централизовалась, а порядок престолонаследия еще не приобрел отчужденные правовые формы, политические группировки, наподобие византийских клеентел (тайных политических группировок), вынуждены будут рисковать всем, не только имуществом, но и даже жизнью, делая ставку в политической борьбе на ту или иную политическую фигуру. От результата политической борьбы зависела жизнь не только их ставленника, но и жизнь членов клеентел. В политической борьбе, когда все ставилось на кон, допускаются любые средства политической борьбы, - обман, подкупы, насилие или другими словами, в подобной политической жизни отсутствовала грань между легитимными и нелегитимными методами политической борьбы.

Таким образом, договор от сговора отличается не только тем, что в договоре определяются права и обязанности сторон, а в сговоре – функции; не только тем, что в договоре стороны преследуют разные конечные цели, а в сговоре – одну, но и тем, что в сговоре конкурируют сила и хитрость (обман), а не разум – различные проекты баланса средств и целей.

Можно усомниться и в том, что социальная группа лиц, стремящихся достичь общую конечную цель, заинтересована в выработке минимального набора запретов, то есть выработать что-то вроде десяти ветхозаветных заповедей. Для того чтобы достичь общую цель, нужно знать, что для этого нужно делать, поэтому на первом месте будет вопрос «Что делать?», а не вопрос «Что нельзя делать?». Социальное единство одной конечной цели руководствуется принципами «морали действия», а не принципами морали долга и морали стремлений. Конечная цель должна быть достигнута, следовательно, требуется направлять действия, а не запрещать. Можно сказать, что принцип «Делай как Я» - принцип морали действия, или это мораль мастера-наставника, стоящего над душой ученика-подмастерья и руководящего каждым его движением. Мораль действия не запрещает, а разрешает, она определяет конкретные формы поведения, и этот тип морали не видит проблему определения баланса между долгом и свободой, мораль действия не формулирует проблему запрета. Так, например, исследуя некоторые древние памятники права, мы можем обнаружить наличие санкций за убийства человека. В частности, Русская Правда устанавливает различного рода штрафы за убийства: «…за убийство дворецкого или конюшенного платить 80 гривен» (ст.12); «…за убийство княжеского тиуна, ведавшего селами или пашнями платить 12 гривен» (ст. 13); «…за убийство рядовича платить 5 гривен. Так же платить и за боярского рядовича» (ст. 14); «…за убийство ремесленника…платить 12 гривен» (ст. 15) и т. п. Можно ли в этом случае быть уверенным, что составитель Русской Правды руководствовался ветхозаветной заповедью «не убий»? Или он руководствовался принципом морали действия «убий» и просто исключил из списка оправданных убийств определенные случаи, которые, с его точки зрения, недопустимы, то есть являются помехой на пути достижения общей конечной цели? Можно ли быть уверенным, что «плачь Ярослава» - это плачь скорбления по безвинно погибшим людям; плачь сожаления о нарушении божьего завета «не убий», или Ярослав оправдывал как действия новгородцев, убивших его дружинников, так и свои, и после этих взаимоправданных и допустимых действий ему оставалось только стенать, что он оказался не способным защитить себя и свою власть. Однозначный ответ вряд ли мы можем получить, используя только скудную информацию позитивного источника права. Но можно быть уверенным, что и мораль действия (разрешения), мораль «делай как я» не исключает возможности запретов. «Возможно ли, - спрашивает Сюань-ван Мэн-цзы, - чтобы подданный убил своего государя?». Мэн-цзы ответил: «Того, кто попирает гуманность, называют разбойником; того, кто попирает справедливость, называют злодеем. И разбойников, и злодеев нельзя называть иначе как людьми, лишенными всякого звания. Я слышал, что убили тирана Чжоу, недостойного всякого звания, но я не слышал, чтобы убили государя»^[9.30]. Убить можно царя-тирана, или можно простить убийцу, если требуются храбрые люди, «когда страну раздирают междоусобные войны»^[19.178], или можно простить ложь, воровство, прелюбодеяния, если лгуны, воры и прелюбодеи «…хорошо делают свое дело…»^[19.173], то есть полезны в достижении общей конечной цели. Убивать можно, но в определенных случаях нельзя. Кровная месть может быть недопустима, но не потому, что убивать нельзя, а потому, что кровная месть непредсказуемо для власти истребляет человеческий ресурс, требующийся ей для достижения общей цели, и поэтому может быть заменена вирой (штрафом).

Совместный телеологический проект морали действия если и может говорить о выживании, то только в контексте совместного (коллективного) выживания – выживания социальной группы, а не выживания каждого отдельного индивида. Жизнью отдельного индивида (ов) можно пренебречь, если этого требует цель выживания коллектива.

Мораль долга говорит «не убий», но под воздействием сил, превосходящих волю человека, допускает убийство - допускает убийство, если иначе поступить было нельзя; мораль действия говорит «убий» и ограничивает убийства, если оно не эффективно в достижении цели.

Различие морали действия и морали долга можно выразить в требовании любви и запрете ненавидеть: либо люди обязаны любить – мораль действия, либо не должны ненавидеть – мораль запрета. Для первого характерна система норм, основанная на положении «запрещено все, что не разрешено», изложенная в терминах «ты должен», «делай как я»; для второго – «разрешено все, что не запрещено», которое говорит языком «ты не должен» и «не осуждает людей за то, что они не воспользовались благоприятными возможностями для максимальной реализации своих способностей»^[18.15]. Мораль действия, наоборот, осуждает любого, кто не поступает так, как он должен поступать. Мораль действия требует любви, как будто любовь есть естественное состояние души человеческой, а не «искра божья», не чудо. Мораль долга запрещает ненавидеть, и даже христианская максима «возлюбить врага» может быть истолкована как запрет на ненависть, являющийся минимальным условием мирного существования людей. Враг тот, кто пробуждает ненависть; тот, кого ненавидят, а возлюбить врага - значит запретить ненавидеть, значит истребить источник разрушения мира. Тот, кому бог не дал любви, еще не разрушает этот мир, мир разрушает тот, кто его ненавидит. Поэтому нельзя порицать отсутствие любви или ее недостаточность, необходимо порицать ненависть. Запрет на ненависть (мораль долга) предоставляет различные возможности человеческих жизненных траекторий, даже тех, где нет искры божьей, и объединяет людей на основе социальных институтов, тогда как мораль действия объединяет действиями, «ты должен любить»; мораль долга развивается в проекте метафизики, мораль действия существует и развивается в проекте позитивизма.

В проект позитивизма морали действия «ты должен» в качестве демонстрации своей правоты всегда будет достаточен «пример из жизни» - пример действия. Примером из жизни мораль действия либо опровергает суждения, либо убеждает других в своей правоте. Причем, жизненные примеры приводятся такие, чтобы ни у кого сомнения не было как в данном случае нужно поступить; чтобы ни у кого не возникло сомнения, что он должен поступить именно так же, как и мораль действия, и никак иначе; чтобы «когда наступит момент, не было бы времени для раздумий»^[19.42], поэтому тексты морали действия - это тексты наставлений, поучений, «жития святых», тексты образцов поведения морали действия «делай как я», образцов для подражания. Мораль действия всегда пишет официальную историю, историю, в которой подобраны примеры из жизни, достойные подражанию.

Императивный казуистический характер морали действия «ты должен» приводит только к столкновению противоположных действий или к особой форме отношения норм морали и норм права. Так, если моральные нормы и нормы права основаны на морали действия - «делай как я», то с необходимостью между ними возникает отношение строгой дизъюнкции, отношение «либо – либо».

Классическим примером столкновения разных форм поведения, обладающих одинаковой легитимной силой в проекте морали действия, является знаменитая дискуссия между древнекитайскими законниками (легистами) и конфуцианцами.

Представители древнекитайской школы законников (фа-цзя) считали, что наилучший способ управления обществом заключается в том, чтобы люди не нарушали законы под страхом наказания, чем больше и строже наказания, тем меньше будет преступлений, а окончательно искоренить преступность можно, если только правительство будет поощрять доносительство. Шан Ян утверждал, что «если наказания будут применяться по отношению к уже свершенным преступлениям, то злодейства прекратить не удастся. Поэтому, тот, кто хочет добиться гегемонии, должен при