Скерцо или Наука и разум

Ignorant

Doctor

Горгий из Леонтин – древнегреческий софист, ритор V-IV вв. до н.э.

Секст Эмпирик – древнегреческий врач, философ III в.

Пиррон из Элиды – древнегреческий философ IV в. до н.э.

Джон Локк – английский философ, педагог XVII-XVIII вв.

Джордж Беркли – английский теолог, философ XVIII в.

Уильям Оккам – английский философ XIV в.

Платон Афинский – древнегреческий философ V-IV вв. до н.э.

Августин Блаженный – средневековый философ IV-V вв.

Готфрид Вильгельм Лейбниц – немецкий философ XVII-XVIII вв.

Иммануил Кант – немецкий философ XVIII в.

Аристотель Стагирит – древнегреческий философ IV века до н.э.

Фома Аквинский – средневековый философ XIII в.

Эдмунд Гуссерль – немецкий философ XIX-ХX вв.

Анри Пуанкаре – французский математик, физик, астроном, философ XIX-XX вв.

Георг Вильгельм Фридрих Гегель – немецкий философ XIX в.

Чарльз Сандерс Пирс – американский философ, логик, математик XIX-XX вв.

Уильям Джеймс – американский философ XIX-XX вв.

Джон Дьюи – американский философ XIX-XX вв.

Карл Густав Гемпель – немецкий и американский философ XX в.

Моррис Рафаэль Коэн – американский философ, юрист XX в.

Эрнест Нагель – американский философ, логик XX в.

Евклид – древнегреческий математик IV в. до н.э.

Джордж Буль – английский математик, логик XIX в.

Жан Д’Аламбер – французский ученый-энциклопедист XVIII в.

Огастес де Морган – шотландский математик, логик XIX в.

Галилео Галилей – итальянский математик, физик, астроном XVI-XVII вв.

Герман Коген – немецкий философ XIX-XX вв.

Александр Александрович Зиновьев – российский логик, философ, писатель XX в.

Эвальд Васильевич Ильенков – советский философ.

Георгий Петрович Щедровицкий – советский философ, методолог.

Вернер Гейзенберг – немецкий физик XX в.

Гилберт Райл – английский философ XX в.

Джон Остин – английский философ XX в.

Фердинанд де Соссюр – швейцарский лингвист XIX-XX вв.

Бертран Рассел – английский математик, логик, философ XX в.

Людвиг Витгенштейн – австрийский философ XX в.

Поль Рикер – французский философ XX в.

Уиллард Ван Орман Куайн – американский философ XX в.

Жак Мари Эмиль Лакан – французский философ, психолог XX в.

Ролан Барт – французский философ, семиотик XX в.

Жак Деррида – французский философ, литературовед XX в.

Жиль Делез – французский философ XX в.

Doctor: Познанием мира, мой друг, называют его духовное освоение, направленное на поиск истины.

Ignorant: А что такое истина?

Doctor: Почти библейский вопрос… Данное понятие имеет очень много аспектов. Мы не будем хитрить и условимся, что истина есть правильно, достоверно установленное соответствие предметов и явлений действительности мышлению познающего человека. Это цель познания.Кроме того, можно допустить, что истина объективна.

Ignorant: А что означает это допущение, ведь истина не вещь?

Doctor: Это значит, что содержание истины объективно, но по форме выражения истина всегда субъективна, поскольку ее выражают люди.

Ignorant: Как же мы можем знать, что наши знания совпадают с объективной реальностью?

Doctor: Например, критерием истины можно считать практику. Практика соотносит объект и действие, производимое в соответствии с мыслью о нем.

Ignorant: Слушай, док, если истина является целью человеческого познания, а как известно, человек ставит перед собой осознанные цели, значит, истина уже известна или, по крайней мере, подразумевается?

Doctor: Скорее всего, это так.

Ignorant: Но если истина в принципе известна или подразумевается, то что тогда представляет собой процесс познания? В чем заключается его значение?

Doctor: Будем рассуждать. Например, когда мы говорим: «я знаю, что после лета наступает осень» или «я знаю таблицу умножения», мы утверждаем, что, во-первых, наши знания основаны на опыте, во-вторых, наши знания являются доказательными и, в-третьих, наши знания являются универсальными. Казалось бы, все ясно и просто, но не будем столь легкомысленными и самонадеянными. Дело в том, что наши знания никогда не будут полными и исчерпывающими, и на это есть как объективные, так и субъективные причины. Пожалуй, первыми на это обратили внимание древнегреческие софисты.

Ignorant: А кто такие софисты?

Doctor: Прежде всего отмечу, что древнегреческая софистика явилась следствием повышения уровня образованности греческого общества (расширилась сфера познанного и накопилось множество философских учений), а также следствием демократической политической системы (требовались риторические умения убедительно и изящно выражать свои мысли). То есть, задача учителя риторики (кем в большинстве своем и были софисты) – уметь убедительно представить любое возможное положение дел, а при случае и сделать слабейшего (как правило, в суде или в политических дебатах) сильнейшим. Все это вместе с исходными теоретическими позициями софистов ведет к релятивизму.

Ignorant: И где же, в каких областях знания нашлось применение этому релятивизму?

Doctor: Во-первых, это релятивизм правовых представлений. Софисты установили, что естественное право (фюсис) как правило, противоположно законоположениям (номос), т.е. закон, как тиран, принуждает человека ко многому, что противно его природе. Поэтому закон не цель, а средство. Для сильного – это средство угнетения слабых. Для слабых – это средство защиты от сильного. А внутри гражданского общества закон – средство защиты людей друг от друга. Во-вторых, это релятивизм морали. Моральные ценности не абсолютны, а относительны, поскольку исторически обусловлены, возникают не по природе, а на основе договора. В-третьих, это релятивизм религии. Божества – это проекции доброго, полезного, справедливого, случающегося в человеческом обществе и обусловленного им. Ну и, в-четвертых, это вообще релятивизм любого знания. Известен знаменитый тезис софиста Протагора «homo mensura» (человек – мера): «Человек – мера всех вещей, существующих, что они существуют, а не существующих, что их нет». Тезис «homo mensura» – ядро софистического мышления: бытие проявляется в человеке, воспринимается им, определяется им и существует только относительно субъекта (его слов, мнений (докса)), а не само по себе.

Ignorant: Но в таком случае, сомнительным будет любое знание. А поскольку именно, опираясь на эти знания, у нас складывается картина мира, то сомнительным окажется и существование самого мира.

Горгий из Леонтин: Все верно, ибо ничего и нет.

Ignorant: То есть, как это – ничего нет?

Горгий из Леонтин: Очень просто, ведь даже если что и есть, оно непознаваемо, а если оно и познаваемо, то точно сообщить об этом кому-либо, не растеряв при этом смысла, невозможно.^[1]

Ignorant: Мне кажется, что это – полная чепуха. Поэтому, на мой взгляд, вся эта софистика абсолютно бесполезна.

Doctor: Я бы не стал спешить с такими выводами. Значение софистовдля развития теории познания очень велико, хотя бы потому, что они первые в философии обратились к проблеме познающего субъекта, попытались расчистить почву для исследования самого процесса мышления, впервые обратились к проблеме языка.

Ignorant: Но во всем же должна быть мера, и в релятивизме тоже.

Doctor: Здесь ты прав, ибо бывает интересный релятивизм и скучный релятивизм.

Ignorant: То есть?

Doctor: Истины, релятивные в скучном смысле, не вступают в противоречие между собой. Например, человек, утверждающий, что ему нравятся сосиски, и человек, утверждающий, что они ему не нравятся, не вступают в противоречие друг с другом. Они вполне могут согласиться с тем, что одному из них сосиски нравятся, а другому – нет. В то же время истины, релятивные в интересном смысле, несовместимы. Они действительно расходятся вследствие определенных, например, социокультурных условий, которые порождают определенные ценностные системы и шкалу оценки.

Секст Эмпирик: Вот именно с этим я и попытался разобраться. Если позволите, я бы поделился с вами своими соображениями.

Doctor: С удовольствием выслушаем вас.

Секст Эмпирик: Итак, представим, например, обычное яблоко. Опишем наши представления. Яблоко красное, гладкое, приятно пахнущее, сладкое, хрустящее. Итак, мы охарактеризовали яблоко с помощью пяти свойств. А почему именно пять свойств, а не три или семь?

Ignorant: Все просто. Потому что мы так устроены, у нас пять органов чувств, следовательно, воспринимаемому предмету мы приписываем пять свойств.

Секст Эмпирик: Хорошо. Но теперь задумаемся. А вдруг у яблока объективно не пять, а десять свойств. Сколько в таком случае свойств мы бы воспринимали?

Ignorant: Все равно только пять, так как других органов чувств у нас нет.

Секст Эмпирик: Хорошо, а вдруг у яблока объективно не пять, а всего одно свойство. Сколько бы мы воспринимали?

Ignorant: Думаю, что тоже пять, так как каждый орган чувств преподносил бы это свойство по-своему.

Секст Эмпирик: Все верно. Скажу больше, даже если бы у яблока вообще не было никаких свойств, мы все равно воспринимали бы пять, так как каждый действующий орган чувств рисовал бы нам некую реальность. Следовательно, мы вообще не в состоянии сказать, каков предмет на самом деле, но мы только можем знать, каким он нам кажется в зависимости от устройства наших органов чувств. Мы видим мир не таким, какой он сам по себе, а таким, каким его должны увидеть в силу своей чувственной организации.^[2]

Пиррон из Элиды: Если же вещи непознаваемы, то все суждения о них, как утвердительные, так и отрицательные, являются и истинными, и ложными одновременно, т.е. все можно с равным правом доказать или опровергнуть.

Ignorant: Ну уж нет, это невозможно!

Пиррон из Элиды: Возьмем, к примеру, два противоположных суждения об одном и том же предмете: 1) «стол коричневый»; 2) «стол не коричневый». Какое суждение истинное, а какое ложное?

Ignorant: Мне вообще не понятно, в чем, собственно, проблема. Если мы сидим за коричневым столом и отчетливо это воспринимаем, то значит первое суждение истинное, а второе ложное.

Пиррон из Элиды: На основе чего ты так решил?

Ignorant: На основе своего восприятия, своих ощущений.

Пиррон из Элиды: То есть, на основе своего субъективного опыта.

Ignorant: Ну и что с того?

Пиррон из Элиды: А давай теперь отбросим все субъективное, связанное с твоим восприятием, ассоциациями, памятью и т.п. Для начала закрой глаза и попытайся мыслить объективно. Допустим, ты явился в эту аудиторию впервые, и все субъективные восприятия по поводу предметов, находящихся здесь, у тебя отсутствуют. Теперь я говорю то же самое: 1) «стол коричневый»; 2) «стол не коричневый». Теперь какое суждение истинное, а какое ложное?

Ignorant: Ну теперь, конечно, и первое и второе суждение могут быть в равной степени ложными. Самым верным ответом будет: «я не знаю».

Пиррон из Элиды: В том то и дело. Хотя лучше вообще ничего не говорить, ибо безмолвие – самая правильная философия.^[3]

Ignorant: Но чего же мы добиваемся, занимая такую скептическую позицию?

Пиррон из Элиды: Во-первых, не болтаем ерунды, за что потом придется краснеть. Во-вторых, не паникуем и не сокрушаемся по поводу нашего незнания. Первое есть удержание суждения (эпохе), а второе – невозмутимость (атараксия).

Ignorant: А как достичь эпохе и не говорить ерунды?

Секст Эмпирик: Для этого, друг мой, рекомендую обратиться к системе тропов.

Ignorant: А что эта за система?

Секст Эмпирик: Итак, первые десять тропов, отталкивающихся от относительности. Относительны: 1) субъект суждения, ибо живые существа, люди, органы чувств и обстоятельства, при которых происходит восприятие, различны; 2) объект суждения, ибо вещи ощущаются по-разному в зависимости от своего количества, а также различны и нравы, формы жизни народов; 3) то и другое вместе взятое: в зависимости от позиции наблюдателя вещи выглядят по-разному, либо к тому или другому что-нибудь «примешано». Частота, с какой встречается явление, тоже влияет на его оценку. Далее, еще пять тропов опираются на противоречие и бесконечный регресс, в который уходит любое высказывание, далее – на относительность, догматизм предпосылок и порочный круг (диаллель) аргументации. Ну и еще два тропа: предмет познается либо из него самого, либо из чего-то другого. Первая возможность исключается в силу фактических противоречий в суждениях о каждой вещи, а вторая – поскольку ведет к бесконечному регрессу либо к диаллели.^[4]

Ignorant: Впечатляет… В таком случае у меня возникает вопрос: а что мы вообще знаем? Все-таки наука сумела как-то преодолеть эти тропы, опираясь на факты и истинные суждения.

Doctor: Однако огромное заблуждение считать, что при рассуждении, которое считается научным, мы исходим только из фактов или истинных суждений. Данное убеждение не учитывает необходимости делать дедуктивный вывод из ложных гипотез. В науке, как и в ситуациях практического выбора, мы постоянно сталкиваемся с альтернативными гипотезами, все из которых не могут быть истинными. Следует ли объяснять феномен горения через выделение вещества, именуемого «флогистоном», или через соединение с веществом, именуемым «кислородом»? Действует ли магнетизм на расстоянии, подобно гравитации, или же ему, подобно звуку, требуется среда? Как правило, мы делаем выбор между двумя несовместимыми суждениями, выводя следствия из каждого из них и исключая как ложную ту гипотезу, которая приводит к ложным заключениям, т.е. к результатам, не превалирующим в области обозримых фактов.

Ignorant: Получается, если бы у ложных гипотез не было логических следствий, мы не смогли бы удостовериться в их ложности.

Предостережение матери

Одна афинская мать предостерегала своего сына от общественной жизни следующим образом:

Если ты скажешь истину, люди будут тебя ненавидеть.

Если ты скажешь ложь, тебя будут ненавидеть боги.

Однако тебе придется говорить истину или ложь.

Следовательно, или боги, или люди будут тебя ненавидеть.

Сын ответил ей следующим образом:

Если я скажу истину, то боги будут меня любить.

Если я солгу, то меня будут любить люди.

И поскольку мне придется говорить истину и ложь.

Следовательно, или люди, или боги будут меня любить.

Джон Локк:Я считаю, что прежде всего следует пересмотреть само понятие опыта. Опыт может быть как внешним (воздействие внешнего мира на наши органы чувств), так и внутренним (результат мышления, деятельности души). На основе внешнего опыта мы получаем чувственные представления, а продуктом внутреннего опыта является рефлексия. На основе представлений и рефлексии мы познаем мир с помощью простых идей. Когда же мы пытаемся размышлять над простыми идеями, то в процессе познания мира появляются более абстрактные, сложные идеи. Например, когда мы видим, что кареты едут одна за другой, проезжая мимо нас, то в нас возникает простая идея «последовательности» тех или иных действий, но если мы дадим себе труд поразмышлять над идеей последовательности, то у нас появится более сложная идея – идея «времени».

Doctor: Правильно ли я понял, что термин «идея» вы употребляете в смысле представления, порожденного человеческим разумом?

Джон Локк: Именно так. Я считаю, что идеи происходят исключительно из опыта, поэтому отвергаю теорию «врожденных идей», якобы существующих до всякого опыта, базирующуюся на учении Платона. Сразу после рождения разум подобен чистой доске (tabula rasa). Все представления возникают лишь в ходе приобретения опыта и из него. Но сама по себе способность к представлениям уже заложена в человеке.

Ignorant: Однако в таком случае не совсем понятно, каким же образом можно отделить истинные свойства вещей от того, что привносят в них наши органы чувств?

Джон Локк: Охотно отвечу вам. На основе внешнего опыта мы получаем идеи первичных качеств (которые возникают благодаря воздействию на наши органы чувств свойств, принадлежащих объектам внешнего мира: масса, движение и т.д.) и идеи вторичных качеств (связанных со спецификой наших органов чувств: запах, цвет, вкус и т.п.). В познании очень важно разделять эти идеи, дабы не поддаться самообману. Нельзя, например, сказать, что «яблоко красное». Яблоко имеет определенную форму, массу, но цвет яблока есть свойство не яблока, а нашего зрения, различающего цвета.^[5]

Doctor: Получается, что имеется два класса идей-представлений: 1) идеи, допускающие произвольное изменение и тем самым порождаемые субъективным воображением (идеи вторичных качеств); 2) идеи, не порождаемые субъектом по своему желанию, а являющиеся чувственными восприятиями, полученными извне (идеи первичных качеств).

Джон Локк: Совершенно верно. Источником этого второго класса идей являются материальные вещи внешнего мира.

Джордж Беркли: Но позвольте, господа, а на основании чего вы допускаете, что именно материальные вещи являются источником идей?

Ignorant: А если не материальные вещи, то что?

Джордж Беркли: Если следовать логике, то бытие объектов целиком и полностью входит в содержание чувственного восприятия. Например, когда я говорю: стол, на котором я пишу, существует, это значит: я вижу и ощущаю его. Если бы я был за стенами моего кабинета, то мог бы высказаться о его бытии в том смысле, что, будучи в кабинете, я мог бы перципировать (воспринимать) его или что сейчас его перципирует ум какого-нибудь другого человека. Следовательно, бытие вещей есть их воспринимаемость. Невозможно, чтобы они как-либо существовали вне разума или мыслящего существа, которым они перципируются. Все просто: быть для объекта значит быть воспринимаемым, для субъекта – воспринимать (esse est percipi aut percipere). Существуют лишь идеи и разум, а материи не существует вовсе.^[6]

Ignorant: Ну здесь я не могу с вами согласиться. Если стол, на котором вы пишите, является материальным, то значит, он и существует как материя.

Джордж Беркли: Я думаю, вы ошибаетесь, ибо, признавая материю, вы признаете фактическое существование абстрактных идей. Но представить себе идею, лишенную конкретной определенности, невозможно. Нельзя помыслить идею движения, не мысля в то же время чего-то медленного или быстрого, идею протяженности – не мысля цвета и величины, т.е. какого-либо чувственного качества. Признавать существование абстрактных идей можно лишь потому, что в языке имеются выражения с обобщающим смыслом. Тогда слова принимают за имена, полагая, будто имени чего-либо всеобщего должно соответствовать и существование чего-либо всеобщего. Таким образом, признание материи означает не что иное как признание существования «вещи без определений», но это, согласитесь, немыслимо. А потому, согласно «бритве Оккама», материю следует отсечь.

Ignorant: Я не совсем понял, причем здесь какая-то бритва.

Уильям Оккам: Так называют установленный мною принцип экономии мышления: «Без необходимости не следует утверждать многое» («Pluralitas non est ponenda sine necessitate»). Все аргументы, не являющиеся необходимыми для объяснения данной вещи, излишни и потому должны отсекаться. Например, если мы имеем дело с двумя теориями, в равной степени подтвержденными имеющимися свидетельствами, то всегда следует выбирать более простую теорию. Этот методологический принцип я обращаю прежде всего против предрассудка, согласно которому любому высказыванию с необходимостью соответствует некоторая реальность, в результате чего и бывает необоснованное умножение сущностей, исходящее исключительно из данных языка.

Ignorant: Хорошо, господа философы, однако все равно я вас не понимаю. Вы что, подобно софистам утверждаете, что внешнего мира, познаваемого нашим чувственным опытом не существует?

Джордж Беркли: Вовсе нет. Я просто отрицаю материальность этого мира. Ответь-ка мне на вопрос: существует ли звук падающего дерева в лесу, где никого нет?

Ignorant: Что за странный вопрос. Конечно существует.

Джордж Беркли: А что он собой представляет?

Ignorant: Это шум, который может услышать любой нормальный человек.

Джордж Беркли: Но не забывай, что в лесу никого нет, следовательно, некому воспринимать этот шум, а значит, и самого шума нет, ибо он есть ни что иное, как простое чувственное восприятие человека или его идея-пердставление.

Ignorant: Стоп, погодите… А как же вы тогда объясните принципиальное сходство представлений всех людей как не существованием единого для всех воспринимаемого ими мира?

Джордж Беркли: Друг мой, еще раз повторяю, самой по себе материальной действительности нет, но поскольку она нематериальна, а идеи существуют лишь в каком-либо разуме, то существует некий всеобъемлющий разум, который перципирует все объекты. Это Бог. «Вещи», таком образом, суть ни что иное как комплексы идей, перципируемые Богом и возникающие в нас благодаря аффекции (возбуждению) нашего ума. Порядок и связи, установленные между идеями, и есть законы природы.

Ignorant: Получается, что мы живем не в реальном, а в виртуальном мире, в мире божественного разума? Честно говоря, мне трудно представить такую фантастическую картину. Это немного напоминает твой «мозг-в-сосуде», док…

Doctor: Хочу заметить, что рассмотренные выше вопросы были в свое время объектом философского спора между рационалистами и эмпириками. Рационалисты (Декарт, Спиноза, Лейбниц) считали, что знания должны быть общезначимыми, доказуемыми, передаваемыми. Но такие знания дает только разум, следовательно, он – источник знания, а опыт лишь позволяет проявиться истинам разума.

Ignorant: А как же следует познавать мир?

Doctor: Поскольку мир устроен логично, его постигают дедуктивным путем. Образцом служит математика, делающая выводы на основании немногих достоверных аксиом.

Ignorant: А какую позицию занимали их оппоненты – эмпирики?

Doctor: С их (Локк, Беркли, Юм) точки зрения содержательную информацию может дать только опыт, разум же играет роль инструмента, который собирает и обрабатывает чувственные данные. Действительны лишь единичные предметы и события. Правильно пользуясь разумом, можно упорядочивать их и извлекать из них индуктивные выводы. Значимость этого направления проявилась в его связи с возникновением естествознания, а также в подчеркивании им роли опыта индивида.

Ignorant: Помнится, Локк критиковал какую-то теорию «врожденных идей». Что это за теория?

Doctor: Хорошо, что ты обратил на это внимание. Это один из ключевых вопросов спора. Рационалисты действительно разделяли теорию «врожденных идей» (idea innata), идущую своими корнями еще в учение Платона.

Платон Афинский: Я всегда утверждал, что идеи не выводятся из их конкретных «воплощений» – они усматриваются беспредпосылочно. Разум устремляется к началу всего. Достигнув его и придерживаясь всего, с чем оно связано, он приходит затем к заключению, вовсе не пользуясь ничем чувственным, но лишь самими идеями в их взаимном отношении, и его выводы относятся только к ним.

Ignorant: Но откуда появляется само знание об идеях?

Платон Афинский: Человеческая душа получает эти знания из своего прежнего, потустороннего существования. Еще раз повторю, идеи не разрабатываются, а усматриваются – они заново вспоминаются. Всякое знание и научение есть припоминание (анамнесис): душа созерцала идеи до своего очередного рождения, но забыла их, войдя в тело.^[7]

Ignorant: А нельзя ли обойтись без этой «восточной мистики»?

Августин Блаженный: Попытаюсь растолковать тебе проще. Например, потеряла женщина драхму и разыскивала ее со светильником. Если бы она не помнила о ней, она бы и не искала и не нашла ее. И откуда бы она знала, найдя ее, что это та самая драхма, если бы она ее не помнила? Так бывает всегда, когда мы мыслим: мы как будто ищем и н