К проблеме структурообразующих элементов утопического дискурса и его специфики

Гудилина Екатерина Николаевна ORCID: 0000-0002-0435-1671 аспирант кафедры теории и философии политики факультета политологии Санкт-Петербургского государственного университета 199034, Россия, г. Санкт-Петербург, наб. Университетская, 7-9 Gudilina Ekaterina Nikolaevna Postgraduate student of the Department of Theory and Philosophy of Politics, Faculty of Political Science, St. Petersburg State University 199034, Russia, g. Saint Petersburg, nab. Universitetskaya, 7-9 ek.gudilina@gmail.com

Порошков Михаил Михайлович ORCID: 0000-0002-2445-0669 аспирант кафедры теории и философии политики факультета политологии Санкт-Петербургского государственного университет 199034, Россия, г. Санкт-Петербург, наб. Университетская, 7-9 Poroshkov Mikhail Mikhailovich Postgraduate student of the Department of Theory and Philosophy of Politics, Faculty of Political Science, St. Petersburg State University 199034, Russia, g. Saint Petersburg, nab. Universitetskaya, 7-9 mikhail.poroshkov@yandex.ru

1.Введение. Kонцепт утопии в современных политических исследованиях

Размышления об ином политическом устройстве, которое качественно отличается в лучшую сторону и является более справедливым, более совершенным, более гуманным, сопровождают человечество на протяжении всей его истории, отражая «естественную потребность раздвинуть рамки исторического момента» ^{[1, с.7]}. Но генезис утопической мысли, а также многочисленные исследования утопии (т.н. Utopian studies) привели к тому, что само понятие утопии стало неоднозначным и размытым, зачастую получая негативные коннотации и оценки.

Разграничение между утопией как социальным феноменом, результатом зарождения, развития и реализации утопической мысли, и исследованиями, так или иначе связанных с утопическим измерением действительности, находит отражение в парадоксе, когда количество создаваемых утопий снижается (даже при суммарном учете и утопий, и антиутопий), а количество исследований об уже созданных конкретных утопиях или об абстрактной утопии – растет ^{[2, с. 34]}. Направления исследований утопии постоянно варьируются и пересматриваются от критики утопии как ложного сознания и рассмотрения утопии в постоянной связке с идеологией до оправдания (апологии) утопии и приписывания ей ряда уникальных черт и функций таких, например, как конструирование желанных миров ^[3].Среди наиболее ярких критиков утопии назовем К. Маркса, Ф. Энгельса и К. Поппера, среди защитников - П. Рикера, Р. Нозика, Л.Т. Сарджента, С. Жижека.

Основу позитивного восприятия утопии заложил Э.Блох (1885-1977), который на протяжении всей своей жизни обращался к теме утопии, исследуя ее сквозь призму принципа надежды («Дух утопии» (1918), «Свобода и порядок. Очерк социальных утопий» (1946), «Принцип надежды» (в трех томах – 1954, 1955, 1960). В «Принципе надежды», написанном с 1938 по 1947 гг. и впервые опубликованным в 1953 г., Э. Блох рассматривает Будущее как материальную силу, как «основное определение объективной реальности в целом» ^{[4, p. 7]}, как «направляющий акт когнитивного рода» ^{[4, p. 12]}, как «компонент самой реальности» ^{[4, p. 197]}.

Если Блох размышлял об утопии в философском ключе, видя в ней явленность принципа надежды, то ряд современных исследователей операционализируют утопию, рассматривая ее, прежде всего, как инструмент социального анализа и исследования.Рассмотрение утопии как метода предполагает высвечивание, подчеркивание следующих моментов:

-Фредерик Джеймисон, придерживаясь цели «оправдать утопию», выявляет новые грани в феномене: утопия – это не только лучшее общество и/или желание лучшего общество. Для Джеймисона утопия – это умение желать, навык, который необходимо развивать. В утопии важен не только и не столько результат (конструирование модели лучшего общества), сколько сам процесс достижения этого результата, который развивает способность человека, социальной группы, общества пользоваться своим воображением и дисциплинировать его: конструируя утопию, ее автор демонстрирует и видение мира реального, и видение мира желаемого ^[3].

-Дарко Сувин видит у утопии процедуру «остранения», для которой важнее не то, насколько автор утопии приближается к совершенству или к идеалу, а сама потребность и возможность создавать образ-модель возможного желанного мира ^{[5, p. 9]}. Утопия как метод критического восприятия реальности, в рамках которого конструируемые образы, отличающиеся от Настоящего, позволяют глубже осмыслить, воспринять это Настоящее.

-Рассел Якоби предлагает сконцентрировать внимание на утопии иконоборческой (утопии, нацеленной на критику действительности), а не на утопии проективной (утопии, содержащей законченные проекты иного политического устройства) ^[6]. Для Якоби иконоборческая утопия – это метод, позволяющий видеть альтернативы, воображать иное мироустройство, желать лучшего. Цель утопии не в том, чтобы предложить качественно лучший вариант общественного устройства, а в том, что сам процесс конструирования такого образа-модели выявляет все возможные альтернативные варианты действительности. Цель утопии – исследование всего многообразия вариантов. Утопия поддерживает отход от инварианта в направлении вариативности действительность.

-Мартин Паркер также оценивает утопию как метод, позволяющий видеть и фиксировать альтернативы текущему развитию, и защищает ее «от противного»: игнорирование потенциала утопии приведёт к тому, что сознание, индивидуальное и коллективное, не будет способно видеть, воображать, конструировать альтернативы капиталистической системе. Сужение мыслительного пространства и снижение уровня критического восприятия действительности до единственно верного, возможного и допустимого варианта существования действительности (например, капитализма) способно привести лишь к деградации общества и его интеллектуальному обнищанию и упрощению ^{[7, p. 22]}.

-Чэмси эль-Охейли видит в утопии оптику, набор руководящих принципов, позволяющих ему как исследователю рассуждать о тенденциях в развитии основных идейных констелляциях, таких как либерализм, пост-фашизм и коммунизм. Эль-Охейлиопределяет утопию как «метод интерпретации, вездесущий и многовалентный, а также – диагностически важный, несмотря на его все еще довольно маргинальное место в гуманитарных науках» ^{[8, p. 2]}. Метод эль-Охейли заключается в том, что исходя из состояния политической мысли того или иного идейного течения, можно, используя утопическую оптику, увидеть возможное ближайшее Будущее, усиливая и развивая уже имеющиеся тенденции.

-Рут Левитас продолжает линию Блоха и оценивает утопию как метод социального анализа, основанного на «воспитании желания», а утопизм – как «фундаментальную... склонность людей» ^{[9, p. 1]}. Левитас объясняет существующее многообразие концепций утопии вниманием того или иного исследователя к конкретной стороне утопии (к содержанию, к форме, к функциям, к топосу) ^{[10, p.5]}:

-если акцентировать внимание на содержании утопии, то утопия в общем виде определяется как повествование о таком социальном устройстве, который радикально отличается от привычного автору утопии социального порядка;

-внимание к форме утопии позволяет увидеть в ней жанр (утопия как род произведений, характеризующийся теми или иными сюжетными и стилистическими признаками);

-подчеркивание функций утопии приводит к дефинициям, так или иначе фиксирующих позитивное или негативное воздействие утопии на действительность: утопия как препятствующий познанию реальности феномен (Маркс), как феномен, взрывающий реальность (Мангейм), как феномен, позволяющий видеть альтернативы существующему порядку (Рикер) и т.п.;

-обращение к этимологии приводит к подчеркиванию топоса, локации утопии: утопия как Нигдейя, как мысленное пространство, не имеющее соответствия с материальным и географическим пониманием территории.

По мнению Левитас, чтобы увидеть в утопии действенный метод воображаемого реконструирования общества, необходимо зафиксировать как можно более широкое понимание утопии. Левитас предлагает определять утопию как «выражение стремления к лучшему образу жизни или бытия» ^{[10, p. 5]}.

Исследуя утопию, Левитас предлагает выделять три модальности, позволяющие учесть разнообразные грани феномена: утопия как археология, утопия как онтология и утопия как архитектура. Утопия как археология подразумевает «объединение воедино образов хорошего общества, которые заложены в политических программах и социальной и экономической политике», поиск часто «неявных образов хорошего общества и взглядов на то, какими люди являются или должны быть» ^{[11, p. 153-154]}. Утопия как онтология сосредоточена на важнейших вопросах «о человеческой природе и человеческом процветании» ^{[11, p. 177]}. Утопия как архитектура определяется структирурованием воображаемого мира и описанием его социальных институтов. Данная модальность утопии имеет ярко выраженную критическую и конструктивистскую (конструктивизм) направленность, фокусируясь на создании альтернативных вариантов политического устройства.

Особый интерес представляют исследования, в которых утопия рассматривается не только как метод познания и понимания политической действительности в целом, но и инструмент, оказывающий существенное влияние на другие феномены (прежде всего – на идеологию).Ряд исследователей (Чэмси эль-Охейли ^[8], К. Касториадис ^[12]) связывают стабильность и устойчивость той или иной идеологии со способностью идеологии сохранять утопическое измерение. Доказываемая ими гипотеза выглядит следующим образом: существует прямая связь между обращением идеологии к утопии и высокими показателями жизнеспособности идеологии. Сужение же утопического измерения идеологий ведёт к состоянию, в котором «общество обнаруживает, что оно не имеет никакого представления о своем собственном будущем, а также лишено проектов» ^[12]. Игнорирование политической мыслью утопического измерения формирует «всепроникающую атмосферу колебаний, оборонительное поведение, страх, а также к сокращение образов лучшего будущего» ^{[8, p. 47]}.

Горизонт Будущего рассматривается и Грэмом Гиллом как витальная необходимость для существования любой идеологии. Гилл, нацеленный на изучение процессов легитимации/делегитимации в Советской России, предлагает модель понимания цивилизации, в том числе и советской, которая связывает воедино идеологию, метанарративы, мифы и символы.

Идеология является основой, на которой выстраиваются последующие уровни метаннаратива, мифов и символов. Гилл определяет идеологию как «последовательный свод ценностей, предположений, принципов и аргументов, который содержит представление о том, как происходит историческое развитие, и включает в себя как оценку недостатков Прошлого (и, возможно, Настоящего), так и некоторые рекомендации о том, что необходимо сделать для достижения желаемых изменений» ^{[13, p. 2]}. Гилл понимает идеологию в высшей степени философично (идеология как «философская основа режима» ^{[13, p. 2]}, как «доминирующие концепции социальной реальности общества» ^{[13, p. 3]}), т.к. идеология, по мнению исследователя, содержит, прежде всего, абстрактные конструкции, объясняющие разнообразные существующие и возможные социальные формы и практики. Но для донесения положений идеологии до различных слоев населения требуется ее разъяснение и упрощение, которое осуществляется на уровне метанарратива.

Метанарратив – это «совокупность дискурсов, которая представляет собой упрощенную форму идеологии и которая является средством коммуникации между режимом и теми, кто живет при нем ^{[13, p. 3]}. Метанарратив позволяет «перевести» философские положения и конструкции идеологии на понятный для рядового гражданина язык повседневности: метанарратив является одновременно более узким и более близким для воспринимающих его людей феноменом, чем идеология ^{[13, p. 3]}. Метанарратив сконцентрирован «на символическом построении общества, объясняющем как текущую реальность, так и будущую траекторию его развития» ^{[13, p. 3]}.

Мифы, благодаря своей «повествовательной структуре и согласованности с историей общества» ^{[13, p. 3]}, выступают в качестве составных частей метанарратива, развертывая его в символическом пространстве и придавая ему смысл, раскрывая то, как общество возникло, как оно существует и функционирует, куда оно движется. Для мифа важна не столько эмпирическая составляющая и опора на действительность, сколько вера в него: «миф социально сконструирован и является средством как определения, так и объяснения реальности для тех, кто в нее верит» ^{[13, p. 4]}

Символы представляют собой не столько уровень, сколько связующие звенья между идеологией, метанарративом и мифами. Символы – это «форма языка, выражающая, часто в яркой форме, принципы, предположения, концепции и идеи, которые являются довольно сложными и политически значимыми» ^{[13, p. 5]}.

Анализируя проблемы легитимности в советском государстве, Гилл приходит в выводу, что метанарратив, постоянно видоизменяясь и согласовываясь и с государственным видением развития общества, и с социальными запросами (динамическая природа метанарратива), способен сохранять жизнеспособность и устойчивость только в том случае, если сохраняет внутри себя не только понимание временных периодов и определенное соотношение Прошлого, Настоящего и Будущего, но и, прежде всего, необходимое и достаточное пространство для Будущего.

Гилл отмечает, что стабильность метанарратива до 1961 может быть объяснена, с одной стороны, его интенцией на Будущее (новый мир, новое общество, новый человек и т.п.); с другой же стороны – нечеткостью и размытостью очертаний Будущего, что позволяло создать символическое пространство, в котором каждый находил желанные для себя черты. Поворотным моментом для начала разрушения метанарратива стал 1961 год и Третья Программа КПСС, которая изменила тайминг и конструирование времени. До Третьей Программы КПСС 1961 г. в метаннаративе никогда не указывались временные координаты достижения коммунизма. Социалистический реализм также отодвигал коммунизм на неопределенное Будущее: «временами появлялись признаки того, что его [коммунизма] достижение не за горами, метанарратив никогда не устанавливал определенного графика» ^{[13, p.247]}. Но в 1961 году в метанарративе была установлена временная шкала для прихода коммунизма, что стало критерием, позволяющим оценивать продвижение к этой цели. Это позволяло видеть не только прогресс, но и фиксировать возникающие проблемы и отставание от графика.

Итак, инструментальный подход к утопии расщепляется на следующие направления:

-утопия как интерпретационное и исследовательское орудие. В данном направлении утопия видится как метод социального анализа и исследований, который нацелен, прежде всего, на осмысление и понимание действительности, а не на ее изменение (теоретический уровень утопии);

-утопия как действенный метод прогнозирования и планирования будущего. Данная разновидность рассматривает утопию как практикоориентированный инструмент, создающий жизненно необходимое любой политической системе идей, верований и убеждений (идеологии, мифу и т.п.) измерение альтернатив и возможностей (практикоориентированный уровень утопии).

2. Концептуализация утопического дискурса как смысловой и символической матрицы

Зафиксированное многообразие подходов к утопии, которая может пониматься и как феномен (в независимости от его положительного или отрицательного воздействия на действительность), и как инструмент социального анализа, исследования или воздействия на политическую действительность, дополняется значительным числом концептов, имеющих отношение к утопическому измерению действительности и осмыслению будущего (утопия, утопический элемент, утопический импульс, утопическая оптика, утопизм, утопическое сознание, утопическое мышление, антиутопия и т.д.). Предположим, что имеющееся многообразие указанных понятий может быть рассмотрено в рамках утопического дискурса, что позволит если не сгладить противоречия между концепциями и привести их к единой внутренне непротиворечивой системе, то, во всяком случае, наметить границы пространства, внутри которого эти концепции развиваются, а также выявить объединяющие их черты и характеристики. Концепция утопического дискурса способна структурировать понятия, имеющих отношение к утопическому измерению действительности; осмыслить логику проектирования иного, возможного, желанного общественного порядка; проанализировать механику действия «сложного когнитивного аппарата, который позволяет работать с пограничными областями опыта» ^{[14, с. 44]}.

Одним из вариантов разграничения утопического и других видов дискурса может быть названо количественное соотношение дискурсивных и рекурсивных высказываний: дискурсивные высказывания – это высказывания, совокупность которых порождает новые идеи, смыслы, значения; рекурсивные высказывания – высказывания, повторяющие одну и ту же информацию без существенного изменения и без приращения смысла или появления оттенков значения ^[15]. Соотношение дискурсивных и рекурсивных высказываний в дискурсе позволяет маркировать утопический дискурс как дискурс с существенным преобладанием дискурсивных высказываний. Кроме того, такое соотношение позволяет предположить и параметры жизнеспособности идеологического дискурса:

1.кризис идеологического дискурса ^{[16, с. 199-200]} – идеологический дискурс со существенным преобладанием рекурсивных практик, в рамках которого идеология становится не способной соответствовать динамике социальной жизни; идеологический дискурс без утопического измерения.

2.жизнеспособность идеологического дискурса – примерное сочетание дискурсивных и рекурсивных высказываний основывается на соотношении 80% к 20% ^[17]; идеологический дискурс с утопическим измерением.

Вычленение дискурсивных и рекурсивных высказываний в рамках дискурса закладывает основной признак отграничения утопического дискурса от других видов дискурса: конструирование радикально новых идей и социальных практик. В качестве дополнительного признака можно выделить материальную проявленность дискурсов. Идеологический дискурс практикоориентирован и способен преодолевать разрыв между духовным производством и оформлением системы идей, верований и убеждений и переходом в практическую (материальную) деятельность, будь то материально-производственная или социально-преобразующая деятельность.

Утопический же дискурс при переходе в материальное производство расщепляется: часть так и остается в рамках утопического измерения действительности (тем, что не существует в материальной сфере); а часть, преодолевшая грань между идейной сферой и материальной (то, что стало частью социальной материальной практики), трансформируется в социальные институты как в общественные отношения-связи (социальные практики).

Такое расщепление утопического дискурса подтверждается и эмпирическими данными: утопический дискурс зависит от фактического общественного порядка, взятого в конкретности пространственно-временных координат: то, что в один исторический период будет маркироваться как попадающее в сферу утопического дискурса, в другом историческом периоде станет частью обыденной социальной практики.Те социальные практики, которые уже действуют, могут быть отнесены к утопическому измерению действительности только в ретроспективе, т.к. утопическое измерение действительности – это разрыв между описанием материального, уже существующего порядка и умозрительного общественного устройства, надстроенного над этим порядком. Если разрыв исчезает – исчезает и утопическое измерение.

Концепция утопического дискурса основана на коммуникативном подходе, в рамках которого любая относительная устойчивая система убеждений существует в форме речевых и текстуальных практик. Для выявления границ утопического дискурса продуктивно использование концепции матрицы, которая была предложена и разработана Клиффордом Гирцем в «Интерпретации культур».Переосмысливая идеологию в рамках герменевтического подхода, Гирц обосновал следующее видение идеологии: идеология – это не только и не столько комбинирование политико-правовых ценностей в той или иной последовательности, приводящих к формулированию конкретного «изма», будь то консерватизм, либерализм, социализм и т.п. Идеология – это символическая и смысловая матрица, задача которой «сделать возможной автономную политику, создав авторитетные концепты, которые бы придали ей смысл, и убедительные образы, которые бы сделали ее доступной для восприятия» ^[18]. Т.е., идеология становится инструментом, орудием познания политической действительности: человек, социальная группа, общество находятся в конкретной политико-правовой действительности с определенными пространственно-временными координатами. Осмыслению и пониманию этой действительности помогают идеологии как «карты проблематичной социальной реальности и матрицы, по которым создается коллективное сознание» ^[18].

Становление идеологии как «символической матрицы», как «карты проблематичной социальной реальности» требует этапа накопления политического опыта. Но именно этот опыт и позволяет сделать шаг вперёд и увидеть за идеологией как системой «измов», состоящей из идей и убеждений, идеологию как «способ функционирования широкого спектра символических форм» ^{[19, с. 20]}. Такое понимание идеологии снимает дихотомию идеологии ложного образа реальности и самой реальности, т.к. теперь вопрос об истинном отражении реальности и не ставится: важнее становится проблема осмысления реальности как таковой. Идеология предлагает матрицу – систему координат, в рамках которой реальность и интерпретируется. Концепция Гирца об идеологии как об интерпретационной матрице может быть экстраполирована и на утопию и утопический дискурс, т.к. эти феномены также нацелены не только на понимание и осмысление, но и на толкование политико-правовой действительности.

Исследователи, выявляющие коды утопии или критерии утопического поля, зачастую упускают из виду уникальность утопии в том смысле, что предлагаемые ими характеристики не позволяют с достаточной степенью определенности отграничить утопию от смежных или даже противоположных феноменов, т.к. ряд кодов может быть перенесен на другие феномены без потери объяснительной силы. Например, В.С. Вахштайн выделяет 4 кода утопии: рационализм, универсализм, трансцендентализм, критицизм ^{[20, с. 223-229]}; Л.И. Летягин говорит о пространственной изолированности, вневременности, автаркии, регламентированности как о характерных чертах классической (моровской) утопии ^{[21, с. 80-81]}; Г.Д. Леонтьев относит эскизность, сингулярность, константность к инвариантам утопического дискурса ^{[22, с. 18]}. Л. Гелер и М. Нике, фиксируя границы утопического поля, говорят о 2 критериях: разрыв с Настоящим и коллективный характер идеала или утопической цели ^[23]. Предположение, что коды различных феноменов могут пересекаться, не оспаривается (например, критицизм как код может принадлежать и утопии, и идеологии; рациональность – и утопии, и науке; коллективный характер – и утопии, и идеологии, и религии; эскизность – и утопии, и мифу и т.п. ), но должен существовать коды, которые позволят рассматривать утопию и утопический дискурс как нечто своеобразное.

Для утопического дискурса такими сруктуроообразующими элементами могут быть названы утрированная дихотомичность мышления (мышление дихотомиями) и инаковость.

Дихотомичность в принципе свойственна сознанию: «что такое хорошо» и «что такое плохо» пронизывает всю историю человечества вне зависимости от того, что в конкретности пространственно-временного континуума будет пониматься под «хорошо», а что – под «плохо» ^[24]: на противопоставлении «свой-чужой» выстраивает свою концепцию политического К. Шмитт ^[25], а Т.А. ван Дейк маркирует принцип «подчеркивай то, что характеризует Нас позитивно, а Их – негативно» как основополагающий для конструирования идеологического дискурса ^[26].

Дихотомичность помогает человеку, социальной группе, обществу ориентироваться в пространстве, но она же вызывает и существенные противоречия, когда необходимо соотнести бинарные оппозиции с действительностью. Дихотомичность может быть преодолена рассмотрением феномена в динамике (снятие противоречий по Г.Ф. Гегелю, инверсия по Ж. Деррида), но данная мыслительная операция настолько сложна, что в подавляющим большинстве случаев так и остается нереализованной.

В основе утопического дискурса лежит пирамида дихотомий, разбитых на уровни: системообразующая дихотомия, ключевые дихотомии, периферийные дихотомии. Дихотомии в целом относительно нейтральны в том смысле, что оценочное значение имеет только т.н. системообразующая дихотомия «истина-ложь» и производные от неё (такие, например, как «хорошо-плохо», «добро-зло», «правильно – неправильно» и т.п.). Системообразующая дихотомия не поддается нейтральной формулировке и намечает положительный и отрицательный полюса, к которым будут притягиваться элементы всех других дихотомий ^{[27, с. 40]}. Мышление дихотомиями предполагает мышление в терминах двузначной логики, где доступны только 2 значения: «истина» (1) или «ложь» (0). Особенность утопического дискурса – закрепление за существующим, сложившимся общественным социальным порядком значения «ложь», а за образом предлагаемого общественного порядка значения «истина». От утопии к утопии значения будут сохраняться: исходная точка, критика Настоящего – это всегда «ложь», а образ Будущего – «истина». При этом как только для объяснения реальности используются только те элементы дихотомии, которым придается положительная окраска (истина), а все отрицательные отбрасываются (ложь), мышление становится утопическим.

Многовариантность и критикуемого Настоящего, и предлагаемого Будущего рассматривается в рамках утопического дискурса как пространство для развития и приращения социального опыта и мысли, а не как пример ошибочного направления размышлений. Утопический дискурс не сглаживает противопоставленность элементов дихотомии, а, наоборот, акцентирует внимание на их наличии и увеличивает расстояние между ними.

Алгоритм мышления дихотомиями, формирующий утопический дискурс, может быть представлен следующим образом:

-все многообразие действительности разбивается на дихотомические пары, организующиеся вокруг структурообразующей дихотомии «истина – ложь»;

-в разнообразных ключевых и периферийных дихотомических парах один элемент притягивается к полюсу «истина», другой – к полюсу «ложь»;;

-утопический дискурс сохраняет лишь положительные элементы дихотомий, отбрасывая отрицательные элементы;

-на основе положительных элементов выстраивается наррация, связывающая собой элементы в единую стройную замкнутую систему-повествование.

Такая логика фиксации утопического дискурса не препятствует конструированию разнообразнейших сочетаний элементов ключевых и, тем более, периферийных дихотомий. Например, выбор частной собственности из дихотомии «частная собственность – общая собственность» может дополняться как «исповедованием любой религии» (выбор Мора в дихотомии «исповедование любой религии –не исповедование никакой религии ^[28]), так и «исповедание христианства» (выбор Кампанеллы в дихотомии «христианство – нехристианство» ^[29]). От утопии к утопии количество ключевых дихотомий и варианты их сочетаний могут отличаться, но в каждой утопии существует как минимум одна ключевая дихотомия (Мор, Кампанелла: частная собственность – общая/коллективная собственность; Платон: правитель-философ – правитель-не-философ; Бэкон: наука как основа общества – не-наука ^[30] и т.д.). В рамках утопического дискурса ключевые и тем более периферийные дихотомии могут сочетаться самым изощренным образом: например, у Мора нет частной собственности, но это не препятствует сохранению рабства и обязательности религии как необходимых для стабильного и процветающего общества институтов.

Утрированная дихотомичность мышления дополняется инаковостью как структурообразующим элементом утопического дискурса, т.к. конструируемый утопическим дискурсом образ – это образ не только и не столько должного, сколько иного порядка (инобытие Гегеля, «ещё-не-бытие» Блоха ^[4]). Утопический дискурс наполнен кодом инобытия, инаковости. При обращении к утопии достаточно часто упоминается двойственность в ее этимологии (утопия – от др.-греч. οὐ «не» + τόπος «место»; по другой версии от др.-греч. εὖ «благо», то есть «благое место»): утопия может пониматься и как место, которого нет (Нигдейя), и как благое место. Отметим интересное переплетение этих кажущихся на первый взгляд противоположных значений. Если их объединить (благое место, которого нет), то становится понятно, почему утопия так часто встречается в разные времена и на разных территориях: сам факт отсутствия делает утопию желанной, ведь человек всегда стремится к тому, чего у него нет.

Проявляется насыщенность инаковостью следующим образом:

-историчность утопического дискурса;

-радикальность утопического дискурса;

-связь утопического дискурса с Настоящим, критика Настоящего как витальная потребность утопического дискурса.

Соотнесенность утопического дискурса с конкретным пространством и временем определяет те нормы, социальные отношения и институты, которые для данного исторического периода являются утопическими: «утопии каждой эпохи … носят на себе отпечаток времени и места, в которых они возникли … это ответы не только на вечные вопросы об экзистенции человека, но также на вопросы конкретных исторических обществ» ^{[31, с. 46]}. Смена эпох приводит к изменениям в утопическом дискурсе, находящемуся под влиянием «1) конкретных социальных условий, 2) господствующей мировоззренческой парадигмы, 3) достигнутого уровня развития теории и методологии социального познания» ^{[21, с. 80]}. Инвариантна в этом случае сама сущность утопического дискурса, а именно – дихотомичность и инаковость.

Инаковость приводит утопический дискурс и утопии к радикальности, т.к. критика Настоящего доходит до его отрицания, до отказа от состояния «здесь-и-сейчас». Стремление не просто изменить или улучшить политическое устройство, а построить новый социальный порядок, новое общество, нового человека определяет направленность утопического дискурса на радикальную критику Настоящего. Утопический дискурс пытается преодолеть рамки причинности и выстраивает социальное с т.н. «точки ноль», предлагая субъектам дискурса занимать позицию стороннего наблюдателя, позволяя им выносить себя за рамки текущего социального порядка. Итогом этого становится возможность сконструировать альтернативный вариант развития общества, наметить значимые точки бифуркации.

Итак, радикальность утопического дискурса проявляется в том, что в его рамках происходит пересборка социального, а также конструируется социальное с т.н. точки ноль. Утопический дискурс пытается не только изменить и улучшить существующий общественный порядок, но и всегда предлагает отбрасывать, игнорировать Настоящее и начинать с нуля.

Проявленность инаковости утопического дискурса наблюдается, что в не малой степени парадоксально, в его неразрывной связи с Настоящим. Критика Настоящего – это витальная потребность утопического дискурса: без критики Настоящего конструирование утопического дискурса невозможно). Утопический дискурс постоянно обращается к Настоящему, генерируя все новые и новые пласты его критики. Такая интенциональность утопического дискурса зачастую дополняется психологическими уловками, манипулированием сознанием. Искусственно создаваемый контраст, с акцентом на как можно большее разведение и противопоставление Настоящего и Будущего, приводит к катарсису при фиксации предлагаемого Будущего, выстроенного на подготовленной почве-критике Настоящего. Настоящее, воспринимаемое исключительно в негативном ключе, не может не быть заменено утопическим Будущим, светлым и совершенным. Утопический дискурс пользуется тем, что Будущее ощущается острее, желается сильнее, если Настоящее описано в терминах полнейшего упадка, а не нейтрально или в наименьшей степени критично.

3.Дополнительные характеристики утопического дискурса

Кроме дихотомического мышления и инаковости, проявляющейся в историчности, радикальности и неразрывной связи с Настоящим, для утопического дискурса характерны:

-нарративность – фиксация образа в виде нарратива ^{[15, с. 65-67]}.Утопический дискурс «разворачивает» избранные дихотомии в повествовании, которое не только критично и публичистично, но и в значительной степени описательно. Утопический дискурс не пытается доказать, что фиксируемый им общественный порядок должен быть реализован. Он не ставит цели выдвигать тезисы и доказывать их, приводя рациональные и логичные аргументы. Повествование утопического дискурса обращено прежде всего к интуитивному восприятию действительности (а также к опыту), когда описываемое именно на эмоциональном уровне признается наиболее предпочтительным, лучшим и желаемым.

В этой наррации происходит сознательная гиперболизация и идеализация; для эмоционально-интиутивного восприятия утопии ее автор (даже если она народная) сознательно стремится к тому, чтобы модель общественного порядка как можно сильнее отличалась от наличествующего общественного порядка. Усиление черт необходимо рассматривать исключительно как художественный прием, нацеленный на подчеркивание преимуществ предлагаемый модели. Утопия упрощает действительность за счет порой искусственного ужесточения проявленности негативного в текущем и усиления позитивного в предлагаемом утопией общественном порядке.

-противопоставление структуры общественного порядка и природы человека в утопическом дискурсе. Утопический дискурс, используя в качестве одной из ключевых дихотомий «общественный порядок (общество) – природа человека (человек)», приходит к утверждению, что многочисленные социальные проблемы имеют не психологическую, а структурную сущность. И если для многих исследователей критическое осмысление этой дихотомии (общество – человек) не содержит ответа, лежащего на поверхности ^{[32, с. 117-121]}, то утописты в своих утопиях приводят многочисленные иллюстрации идеи о первичности структуры общественного порядка над природой человека: в должно организованном обществе не может не существовать должно организованного человека. В утопии как в модели общественного устройства все ее положительные характеристики (будь то справедливость, равенство, эффективность или любая другая значимая для автора утопии характеристика) зависят от первоначально заданной структуры такого устройства, а не от природы человека.

Утопический дискурс, рефлексируя об ином, возможном, желаемом общественном порядке, так или иначе, но выбирает утверждение «какое общество, такой и человек», а не «какой человек, такое и общество». Структура первична, природа человека – вторична: если задать правильную структуру, человек не сможет не быть соответствующим наилучшему устройству, т.е. – наилучшим.

Первичность структуры общественного порядка находит свое продолжение и в тотальности утопии. Утопический дискурс стремится распространить свою специфику на все общество, перенося акцент с индивидуальных и групповых интересов на интересы общественные. В ценностном отношении целое в утопическом дискурсе находится иерархически выше, чем частное и единичное.

-утопия как наиболее распространенная и жесткая форма фиксации утопического дискурса конкретного исторического периода. Утопия предполагает наличие завершенного текста (статика утопического дискурса), который может интерпретироваться как современниками автора конкретной утопии, так и представителями любой другой исторической эпохи (динамика утопического дискурса) ^[9]. Как жанр утопия предполагает описание сконструированного наилучшего общественного устройства; описание идеализированного социального порядка, абсолютизирующее улучшения. Темой любой утопии является размышления о том, какие конкретно элементы составляют наилучшее общество, какие структурные элементы конструируют наилучший социальный порядок; каким образом они должны взаимодействовать и функционировать. Идея же утопии заключается в том, что наилучшее общество возможно, т.к. общество как механизм поддается настройке и корректировке. Если одно общество-механизм не функционирует должным образом (общество Настоящего), то оно может быть и должно быть заменено кардинально другим обществом-механизмом.

4.Преимущества и недостатки утопического дискурса

В мышлении дихотомиями и направленности на инаковость заключается и сила, и слабость утопического дискурса. Слабость утопического дискурса проявляется в его ограниченной востребованности в политической сфере ^[6], что объясняется прямой зависимостью между уровнем легитимности существующего общественного порядка и частотностью обращения к утопическим построениям: если общественный порядок легитимен, то утопия скорее не получает необходимую поддержку.

Утопический дискурс, критикуя сложившиеся общественные отношения, стремится выйти за их пределы, переизобрести реальность, но это приводит к следующим проблемам:

-Утопический дискурс не способен преодолеть ситуацию, когда в утопию как в новую систему социального порядка так или иначе проникает старая, уже существующая система или ее элементы. В итоге утопия представляет собой лишь отражение критикуемой системы, которое за счет своей нечеткости и размытости автором утопии маркируется как новая, улучшенная версия старой системы. Отметим, что разрыв с Настоящим – это тоже определенная условность в том плане, что такой разрыв возможен только как мысленный эксперимент. Как бы творец утопии не хотел полностью выйти за границы «здесь-и-сейчас», отбросив и перешагнув через конкретное политическое устройство, он берет в свою утопию свои субъективные предпочтения и установки и то общественное устройство, в котором живет.

-Утопический дискурс основан на выборе того или иного элемента в разнообразных дихотомиях, но когда утопический дискурс занимает противоположную позицию, заменяет один элемент дихотомии на другой (например, призыв к замене частной собственности коллективной собственностью), это не выводит утопию и утопический дискурс из уже существующей системы дихотомий (в предложенном примере – это отношения собственности). Т.е., цель утопического дискурса – выход за рамки существующей системы, закрепляющий тот или иной элемент конкретной дихотомии, но утопия лишь заменяет один элемент дихотомии на другой и поэтому выйти за рамки этой дихотомии не удается.

-Утопический дискурс зачастую становится крайне усеченной и непоследовательной квази-философской системой. В замысле утопия хочет кардинально другого общества и кардинально другого социального порядка. Но для этого необходима, как минимум, целая и цельная философская система, состоящая из онтологии, гносеологии, аксиологии и этики. Утопический дискурс и утопия избегают касаться этих проблем, идут по наиболее простому пути, игнорирую необходимость теоретического фундамента. Но без концептуальной основы и аргументации предлагаемая утопическим дискурсом модель Будущего выглядит необоснованной и неаргументированной.

Выявленные слабые стороны утопического дискурса в некоторой мере проясняют причины, по которым он получает скептические оценки, и объясняют распространенность негативных коннотаций утопии, само понятие которой используется в политической действительности для дискредитации позиции конкурента или противника. Но за слабостью может скрываться сила, поэтому обращение к сильным сторонам утопического дискурса нацелено на осмысление его потенциала и понимание причин жизнеспособности/нежизнеспособности утопии как концепции. Упоминаемая корреляция между уровнем легитимности существующего общественного порядка и частотностью обращения к утопическим построениям в ситуации низкого уровня легитимности приводит к повышенному вниманию к возможным альтернативам, в том числе – к утопическим конструкциям. Т.е., если общественный порядок нестабилен, нелегитимен, то утопия становится желанной; общество начинает осознавать отсутствие утопии как качественно отличной от Настоящего системы и желать ее, стремиться к ее реализации. Наиболее продуктивное время для конструирования утопий – это период нестабильности, но для реализации своего потенциала требуется преодоление выявленных слабостей.

Заключение

Концепция утопического дискурса обладает значительным объяснительным и прогностическим потенциалом, т.к. выявляет особенности утопического измерения действительности и особенности его воздействия на политическую реальность. Структура утопического дискурса представляет собой прежде всего взаимодействие и взаимовлияние дихотомического мышления и формируемой на его основе инаковости. Дихотомичность нацелена на приспособление сознания к существующей действительности, но, в то же время, она становится фундаментом для конструирования умозрительного образа иного общественного порядка. Выбор того или иного элемента возможных дихотомий (системообразующая дихотомия, ключевые дихотомии, периферийные дихотомии) приводит к многообразным вариантам Будущего, отражающим стремление не только критически оценить Настоящее, но и пересмотреть его и кардинально изменить. Дихотомичность и инаковость утопического дискурса, проявляющаяся в историчности, радикальности и неразрывной связи с Настоящим, дополняется нарративностью и первичностью общественного порядка относительно природы человека.

В пределе, потенциал утопического дискурса – это выход не только за рамки действительности и существующего общественного порядка, но и выход за рамки дихотомий и дихотомического мышления. Утопический дискурс может и должен конструировать, хотя бы умозрительно, такую модель общества, которая будет не просто улучшенной версией старой, уже существующей, модели, а качественно новым прочтением возможностей и ограничений социальной действительности.