Рус Eng Cn Перевести страницу на:  
Please select your language to translate the article


You can just close the window to don't translate
Библиотека
ваш профиль

Вернуться к содержанию

Юридические исследования
Правильная ссылка на статью:

О конституционности запрета на использование сети «Интернет» подозреваемым или обвиняемым

Бакрадзе Андрей Анатольевич

доктор юридических наук

Адвокат Филиала № 1 Московской областной коллегии адвокатов, доктор юридических наук, доцент

125009, Россия, г. Москва, ул. Садовая-Триумфальная, 2/30

Bakradze Andrei Anatol'evich

Doctor of Law

Lawyer of the Branch No. 1 of the Moscow Regional Bar Association, Doctor of Law, Associate Professor

125009, Russia, g. Moscow, ul. Sadovaya-Triumfal'naya, 2/30

Bakradzeaa@mail.ru
Другие публикации этого автора
 

 
Белов Дмитрий Олегович

Адвокат, Директор адвокатской конторы «Железняк и партнёры», Адвокатская контора «Железняк и партнёры»

107045, Россия, Москва, г. Москва, бул. Рождественский, 17, оф. 4

Belov Dmitry Olegovich

Lawyer, Director of the law firm "Zheleznyak and Partners", the Law firm "Zheleznyak and Partners"

107045, Russia, Moskva, g. Moscow, bul. Rozhdestvenskii, 17, of. 4

BELOV@zpartners.ru
Калинин Александр Николаевич

кандидат технических наук

Член Правления РСПП, заместитель руководителя комиссии РСПП по связи и информатизации, руководитель Экспертной группы РСПП по информационной безопасности, Главный конструктор ГАС «Выборы» в 2003-2005 гг.

123242, Россия, Москва, г. Москва, ул. Большая Грузинская, 20-24

Kalinin Aleksandr Nikolaevich

PhD in Technical Science

Member of the Board of the RSPP, Deputy Head of the RSPP Commission on Communications and Informatization, Head of the RSPP Expert Group on Information Security, Chief Designer of GAS "Elections" in 2003-2005.

123242, Russia, Moskva, g. Moscow, ul. Bol'shaya Gruzinskaya, 20-24

ank@aq.ru

DOI:

10.25136/2409-7136.2022.3.37644

Дата направления статьи в редакцию:

06-03-2022


Дата публикации:

14-03-2022


Аннотация: В статье рассматриваются теоретико-прикладные проблемы запрета на использование информационно-телекоммуникационной сети «Интернет» подозреваемым или обвиняемым при избрании меры пресечения в виде запрета определённых действий, залога или домашнего ареста; анализируются, во взаимосвязи с основными правами и свободами человека и гражданина, изменения внесенные Федеральным законом от 18.04.2018 N 72-ФЗ изменения в Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации; приводится тематическая судебная практика; предлагаются правовые решения, направленные на оптимизацию действующего законодательства и практики его применения, при этом вопросы права соотнесены с ролью сети «Интернет» в современной жизни общества и человека. По результатам проведенного исследования авторы приходят к выводу от том, что существующие длительное время правовые стереотипы о неразрывной связи ограничения конституционного права на свободу при помещении под домашний арест с другими ограничениями конституционных прав, хотя прямо и не указаны в законе, фактически применяются в отношении подозреваемого или обвиняемого, находящегося под домашним арестом. Среди таких ограничений мы встретим например заперт на выполнение трудовых (служебных) обязанностей, поиск и получение информации, различные виды творческой деятельности (литература, живопись, наука, техника и пр.). Данные ограничения могли сформироваться лишь в «доцифровом» обществе и поэтому требуют пересмотра.


Ключевые слова:

запрет определённых действий, залог, домашний арест, цифровизация, Интернет, подозреваемый, обвиняемый, права, свободы, уголовный процесс

Abstract: The article examines the theoretical and applied problems of the prohibition of the use of the information and telecommunications network "Internet" by a suspect or accused when choosing a preventive measure in the form of a ban on certain actions, bail or house arrest; analyzes, in connection with the fundamental rights and freedoms of man and citizen, the changes introduced by Federal Law No. 72-FZ of 18.04.2018 changes in The Criminal Procedure Code of the Russian Federation; thematic judicial practice is given; legal solutions aimed at optimizing the current legislation and the practice of its application are proposed, while legal issues are correlated with the role of the Internet in modern society and human life. According to the results of the study, the authors come to the conclusion that the legal stereotypes that have existed for a long time about the inseparable connection of the restriction of the constitutional right to freedom when placed under house arrest with other restrictions of constitutional rights, although not explicitly specified in the law, are actually applied to a suspect or accused under house arrest. Among such restrictions, we will find, for example, a ban on performing labor (official) duties, searching for and receiving information, various types of creative activity (literature, painting, science, technology, etc.). These restrictions could have been formed only in a "pre-digital" society and therefore require revision.


Keywords:

prohibition of certain actions, deposit, house arrest, digitalization, The Internet, suspect, the accused, rights, freedom, criminal proceedings

Федеральным законом от 18.04.2018 N 72-ФЗ «О внесении изменений в Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации в части избрания и применения мер пресечения в виде запрета определенных действий, залога и домашнего ареста» в Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации и применительно к заявленной теме внесены изменения – введены статья 105.1 (Запрет определённых действий), часть 8.1 ст. 106 (Залог) и изложена в новой редакции часть 7 ст. 107 (Домашний арест).

Во всех случаях и с учётом обстоятельств дела названные меры пресечения предусматривают право суда возложить на подозреваемого или обвиняемого ряд обязанностей, включая соблюдение запрета на использование информационно-телекоммуникационной сети «Интернет».

Данный вид запрета и (или) ограничения ранее применялся лишь при избрании домашнего ареста в качестве меры пресечения и известен отечественному уголовно-процессуальному законодательству уже более 10 лет – с момента, когда Федеральным законом от 07.12.2011 N 420-ФЗ «О внесении изменений в Уголовный кодекс Российской Федерации и отдельные законодательные акты Российской Федерации» статья 107 УПК РФ была изложена в новой редакции [см. также 1; 2; 3].

По действующему же закону, и как верно подметила Ларкина Е.В., на подозреваемого или обвиняемого возлагаются не «ограничения и запреты», а только «запреты», предусмотренные п. п. 3 - 5 ч. 6 ст. 105.1 УПК РФ (общаться с определенными лицами, отправлять и получать почтово-телеграфные отправления, использовать средства связи и сеть Интернет)[4, с. 116].

Сформировавшаяся за столь внушительный период времени следственно-судебная практика в интересующей части, некоторые изменения последних лет, оказавшие серьёзное влияние на системы коммуникаций, жизнедеятельности и обеспечения безопасности населения, стремительные технологизация, цифровизация и развитие нашего общества позволяют вновь обратиться к вопросу об оправданности применения запрета на использование информационно-телекоммуникационной сети «Интернет» подозреваемым или обвиняемым при избрании меры пресечения в виде запрета определённых действий, залога или домашнего ареста применительно к новым социально-экономическим условиям.

Основания для избрания всякой меры пресечения предусмотрены в ст. 97 УПК РФ. По замыслу законодателя налагаемые при их избрании запреты и (или) ограничения должны исключить либо снизить насколько это возможно вероятность того, что подозреваемый, обвиняемый скроется от дознания, предварительного следствия или суда, продолжит заниматься преступной деятельностью, будет угрожать свидетелю, иным участникам уголовного судопроизводства, уничтожит доказательства либо иным путём воспрепятствует производству по уголовному делу. Иными словами, наличие достаточных данных о возможности наступления перечисленных рисков выступает в качестве основания меры пресечения, а их недопущение – целью.

Изучение следственно-судебной практики показало, что в большинстве случаев запрет на использование информационно-телекоммуникационной сети «Интернет» возлагался на подозреваемого или обвиняемого без каких-либо изъятий или допущений. В своих решениях правоприменительные органы последовательно уклонялись от вычленения возможности использования сети «Интернет» в безрисковой для интересов правосудия области, хотя встречаются и достаточно взвешенные подходы.

К примеру, избрав меру пресечения в виде домашнего ареста, Тверской районный суд г. Москвы запретил обвиняемому:

- покидать и менять без письменного разрешения следователя место жительства, за исключением случаев явки в следственные и правоохранительные органы по вызову следователя;

- общаться с участниками уголовного судопроизводства по делу, за исключением родственников, защитников, следователей следственной группы, без письменного разрешения следователя;

- получать и отправлять корреспонденцию, в том числе письма телеграммы, посылки и электронные послания;

- вести переговоры без письменного разрешения следователя с использованием любых средств связи, включая радио, телефон, телевидение и «Интернет».

Как можно заметить, запрет на использование сети «Интернет» первоначально был установлен лишь в части коммуникаций обвиняемого с участниками уголовного судопроизводства по делу (общение, получение и отправка электронных писем, ведение переговоров).

Однако в дальнейшем, изменив меру пресечения в виде домашнего ареста на меру пресечения в виде запрета определённых действий, этот же суд, помимо прочего, запретил обвиняемому использовать без письменного разрешения следователя средства связи и сеть «Интернет», за исключением телефонной связи для вызова неотложной скорой медицинской помощи, сотрудников правоохранительных органов, аварийно-спасательных служб в случае возникновения чрезвычайных ситуаций, а также для общения со следователем, защитниками и сотрудниками контролирующего органа.

В этом случае запрет уже распространялся на использование обвиняемым всей сети «Интернет» без письменного разрешения следователя, то есть приобрёл более строгую форму процессуального принуждения.

По другому материалу, избрав меру пресечения в виде домашнего ареста, Кировский районный суд Санкт-Петербурга, помимо прочих характерных ограничений, запретил подозреваемому отправку и получение почтово-телеграфных отправлений и использование информационно-телекоммуникационной сети «Интернет» без каких-либо изъятий или допущений, разрешив при этом ежедневные трёхчасовые прогулки.

Здесь стоит напомнить, что ст. 107 УПК РФ не предусматривает какие-либо прогулки, коль скоро суть домашнего ареста и состоит в изоляции от общества, поэтому в случае готовности суда их разрешить без рисков для интересов уголовного судопроизводства правильнее было бы избрать в отношении подозреваемого или обвиняемого меру пресечения в виде запрета определённых действий. В противном случае такие решения подлежат отмене или изменению (См. Апелляционное постановление Московского городского суда от 26 декабря 2018 г. по материалу №10-23220/2018).

Анализируя изменения в конструкции домашнего ареста, Стельмах В.Ю. справедливо отмечает, что «в новой редакции эта мера пресечения заключается в изоляции лица в жилом помещении или медицинской организации (ч. 1 ст. 107 УПК РФ), т.е. в запрете покидать его пределы, и дополнительно к этому могут вводиться запреты, предусмотренные п. 3 - 5 ч. 6 ст. 105.1 УПК РФ (ч. 7 ст. 105.1 УПК РФ). Таким образом, при избрании домашнего ареста исключается выход обвиняемого из жилого помещения. Если такая цель изначально не ставится и выходы в определенное время предполагаются, должен быть избран запрет определенных действий. Новая конструкция закона вызывает вопросы. Очевидно, что обвиняемый в любом случае должен иметь возможность посещать магазины (хотя бы для приобретения товаров первой необходимости, продуктов питания), медицинские организации и т.п. Принятые поправки исключают возможность избрания домашнего ареста в отношении одиноких людей, инвалидов и подобных категорий граждан, поскольку для них изоляция без права выхода из жилого помещения физически невозможна» [5, с. 22-23].

Вряд ли и по вопросу использования данной категорией граждан сети «Интернет» в аналогичных случаях может сформироваться сколько-нибудь иная точка зрения [см. также 6; 7; 8].

В своей статье Деришев Ю.В. и Земляницин Е.И. приводят замечание В.Т. Томина по этому поводу, с которым трудно не согласиться, о том, что законные интересы личностей, вовлекаемых в уголовное судопроизводство, не должны ущемляться ни на йоту больше, чем это необходимо для достижения цели уголовного процесса [9, с. 33-34].

Являясь своего рода структурными элементами меры пресечения, предусмотренные ч. 6 ст. 105.1 УПК РФ запреты соотносятся с ней как часть и целое, а раз это так, то предъявляемые к мере пресечения требования в равной степени распространяются и на те запреты, из которых она состоит.

По мнению Калиновского К.Б., с точки зрения теории принуждения в уголовном процессе «эта мера имеет смешанный характер, так как сочетает в себе признаки как психолого-принудительных, так и физически-принудительных мер пресечения» [10, с. 9].

Согласимся с этим утверждением, но при этом напомним, что определения суда, постановления судьи, прокурора, следователя…должны быть законными, обоснованными и мотивированными (ч. 4 ст. 7 УПК РФ).

Сопоставив запрет на использование сети «Интернет» в качестве одного из структурных элементов меры пресечения с положениями ст. 97 и ч. 4 ст. 7 УПК РФ (Законность при производстве по делу), можно заключить, что определение суда, постановление судьи, прокурора, следователя, будучи законными, обоснованными и мотивированными, должны содержать конкретные данные, свидетельствующие о необходимости запрета на использование подозреваемым или обвиняемым именно всей сети «Интернет» со свойственным ей многообразием социальных отношений [см. также 11; 12].

Подобное едва ли осуществимо. Ни один правоприменитель не в состоянии разглядеть и уж тем более обосновать здесь действительные интересы правосудия. Сама же норма представляется нам юридической фикцией, охраняющей мнимые риски.

По этой причине безоговорочный запрет на использование сети «Интернет» подозреваемым или обвиняемым всегда будет оставаться незаконным в какой-то части.

В качестве законотворческого ориентира здесь может выступить запрет на нахождение в определённых местах, а также ближе установленного расстояния до определённых объектов, посещение определённых мероприятий и участие в них (п. 2 ч. 6 ст. 105.1 УПК РФ).

Указанный подход вполне применим и в части запрета на использование сети «Интернет» подозреваемым или обвиняемым.

Внедрение практики описания конкретных действий, от совершения которых в сети «Интернет» подозреваемый или обвиняемый обязан воздерживаться, конечно же потребует от правоприменителя большего усердия, однако само по себе это обстоятельство не должно останавливать законодателя.

В настоящее время практические работники обладают достаточной компетенцией, позволяющей оформлять следственно-судебные материалы в интересующей части, не прибегая к помощи специалиста.

Данная область знаний стала общедоступной хотя бы только в силу существенного омоложения кадрового состава следственно-судебных органов, приобретшего опыт работы теперь уже в абсолютно новых условиях, связанных с раскрытием, расследованием и рассмотрением уголовных дел на современном (цифровом) этапе развития нашего общества.

О безрисковом для интересов правосудия переходе к практике избирательного ограничения использования сети «Интернет» подозреваемым или обвиняемым свидетельствуют и некоторые иные запреты, предусмотренные ч. 6 ст. 105.1 УПК РФ. Своей правовой направленностью они как бы «вымывают» содержание рассматриваемого запрета.

К примеру, выступая по своему направлению в качестве общей нормы, запрет на общение подозреваемого или обвиняемого с определёнными лицами (п. 3 ч. 6 ст. 105.1 УПК РФ) в полной мере распространяется и на использование сети «Интернет», а потому не требует повторного применения, в том числе наряду с иными запретами, предусмотренными ч. 6 ст. 105.1 УПК РФ.

Достаточно интересным и вполне пригодным для целей использования в контексте заявленной темы нам видится подход, предложенный законодателем в п. 6 ч. 6 ст. 105.1 УПК РФ, суть которого состоит в запрете подозреваемому или обвиняемому управлять автомобилем или иным транспортным средством, если совершённое преступление связано с нарушением правил дорожного движения и эксплуатации транспортных средств.

Таким запретом подозреваемый или обвиняемый, по сути, адресно выводится из той области общественных отношений, в которой повысились риски совершения повторного преступления.

Аналогичным образом следует определять и пределы использования сети «Интернет» при возложении на подозреваемого или обвиняемого соответствующего запрета, разумеется, принимая во внимание и то обстоятельство, что даже в этом случае под него не должна попадать та часть социального поведения, представленная в сети «Интернет», которая никак не связана с совершением предполагаемого преступления.

Следует отметить, что собственно информационно-телекоммуникационная сеть «Интернет» является технологической инфраструктурой, объединяющей огромное количество взаимодействующих между собой компьютеров, работающих по техническому протоколу TCP/IP, и фактически ставшей во второй половине 2010-х годов полномасштабной заменой всем классическим инструментам получения информации, связи и коммуникации.

Между тем, под сетью «Интернет» законодатель естественно и однозначно имеет в виду не инфраструктуру, а предоставляемые ею сервисы (Интернет-ресурсы, приложения), а их сейчас великое множество: социальные сети, мессенджеры, видеохостинги, интернет-магазины, онлайн-кинотеатры и многое другое.

Касаясь в самом общем виде роли сети «Интернет» в современной жизни общества и человека нельзя не заметить произошедшее буквально в последние пять с небольшим лет массовое внедрение информационных технологий практически во все сферы социальных отношений, включая конечно же и систему государственного управления.

Наблюдаемые изменения условно можно отнести к первой волне «цифровизации», наиболее значимыми результатами которой, пожалуй, следует признать построенные и постоянно развивающиеся цифровые сервисы, взявшие на себя достаточно внушительную часть социальных потребностей общества и человека.

Не ограничиваясь сказанным, здесь всё же стоит особо выделить появившиеся возможности по дистанционному получению государственных услуг, банковскому обслуживанию, обучению, проведению досуга, в том числе посредством онлайн-кинотеатров, имея также в виду состоявшийся практически на всей территории нашей страны переход к цифровому формату телевещания, дистанционному электронному голосованию (ДЭГ), получению электронных документов, удостоверяющих личность и состояние здоровья (COVID-паспорта), обеспечению системы безопасности, например по линии МЧС или МВД, контролю за имуществом, удалённой уплате налогов и штрафов, чтению электронных книг и газет, удалённому режиму работы, включая проведение судебных заседаний, совещаний и других мероприятий с использованием видео-конференц-связи.

Деятельность таких сервисов, по сути, повлияла и на формирование абсолютно новой правовой системы, наделяющей своих пользователей «цифровой правосубъектностью» по самому широкому кругу вопросов.

Технологической основой и транспортной средой здесь выступают сеть «Интернет» с присущей только ей одной «кровеносной системой» в виде проводных (оптоволоконных) и мобильных сетей широкополосного доступа, дотянувшихся до самых отдалённых уголков нашей страны, и ставшие популярными у населения стационарные и мобильные абонентские устройства с возможностью подключения к сети «Интернет» – персональные компьютеры, ноутбуки, планшеты, ну и конечно же смартфоны.

Как и всякая социальная среда информационно-телекоммуникационная сеть «Интернет» несвободна от тех же рисков и (или) угроз, обусловленных фактическим либо возможным девиантным поведением, а потому требует контроля прежде всего со стороны общества и государства [см. также 13; 14; 15; 16].

Для целей создания, внедрения и реализации эффективного механизма социальной регуляции государственным аппаратом развёрнуты и успешно используются на протяжении последних нескольких лет мощные системы оперативно-розыскных мероприятий (СОРМ), представленные теперь уже несколькими поколениями и позволяющие практически полностью контролировать «цифровое поведение», устанавливать участников информационного обмена в коммуникативных системах, выявлять связи между абонентами, содержание и характер как передаваемой информации, так и самих переговоров, географическое местоположение (геолокацию), просматриваемый (интересующий) и рецензируемый контент и т.д. [см. также 17; 18]

Вторая волна «цифровизации» пройдёт в ближайшие 5–7 лет, а её характерными признаками станут внедрение искусственного интеллекта, технологии блокчейна, криптовалют, ВР (ВР, virtual reality, VR, искусственная реальность), NFT (NFT, non-fungible token – невзаимозаменяемый токен), 5G (fifth generation — «пятое поколение») как основы Интернета 2.0 (Web 2.0), спутникового Интернета с доступом в любой точке мира, квантовых вычислений с передачей данных.

На её завершающем этапе появятся действующие на постоянной основе, использующие разнообразие цифровых технологий и создающие внутри себя отдельные законы и экономику, а, по сути, единое государство, «Метавселенные», разработкой и созданием которых в настоящее время активно занимаются крупнейшие мировые корпорации и наиболее развитые в IT-индустрии государства.

Сказанное взывает к необходимости сопоставить на предмет анахроничности запрет на использование сети «Интернет» (предоставляемых сервисов), не находящимся под стражей подозреваемым или обвиняемым с масштабом происходящего в IT-индустрии на современном этапе развития общества.

Сложно отрицать существенно возросшую роль IT-индустрии в жизни общества и человека с момента введения такого запрета, могущего возникнуть только в других, «упрощённых» социально-экономических условиях, тогда как в настоящее время сформировалась своего рода объективная зависимость от цифровых сервисов, во власть которых государство само же и передало большинство социальных потребностей.

Вторая волна «цифровизации» потянула за собой и развитие специальных возможностей, сводящих к минимуму риски, предусмотренные ч. 1 ст. 97 УПК РФ и учитываемые при избрании меры пресечения.

В частности, действующая в настоящее время система оперативно-розыскных мероприятий (СОРМ) нового поколения радикально отличается по возросшим вычислительным мощностям, искусственному интеллекту, квантовым вычислениям, не оставляющим места сколько-нибудь любой конфиденциальности личности в виртуальном пространстве, при этом применение электронных браслетов с целью дистанционной идентификации и отслеживания местонахождения подконтрольного лица не только теряет всякий смысл с технической точки зрения, но и приводит к необоснованному расходованию бюджетных средств. В ближайшие несколько лет квантовые вычисления скомпрометируют и оставят в прошлом традиционную криптографию, используемую в самых «надежных» по сегодняшним меркам мессенджерах, что тем не менее не мешает спецслужбам криптографически развитых стран, включая Российскую Федерацию, уже сейчас иметь в них свои так называемые «бэкдоры» (черный ход). Решение же задач контроля вполне осуществимо за счёт предоставленной подозреваемому или обвиняемому возможности либо даже возложенной на него обязанности пользоваться собственным мобильным устройством на законных основаниях.

Законотворческий процесс по адаптации потребностей общества и человека в соответствии с реалиями первой и ожиданиями второй волны «цифровизации» должен осуществляться на постоянной основе, с последовательным избавлением закона, в том числе уголовно-процессуального, от всякой косности и очевидной закоренелости, и используя при этом свой собственный положительный опыт 2000-х, когда создаваемые с «чистого листа» отечественные информационные системы превосходили по уровню современности свои аналоги в развитых странах.

Ошибкой было бы и другое – отождествлять запрет на использование сети «Интернет» подозреваемым или обвиняемым при избрании меры пресечения в виде запрета определённых действий, залога или домашнего ареста лишь как с неудобством, обусловленным отсутствием доступа к цифровым сервисам.

Проблема несколько шире и состоит она в следующем.

В преамбуле Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 19.12.2013 N 41 (ред. от 11.06.2020) «О практике применения судами законодательства о мерах пресечения в виде заключения под стражу, домашнего ареста, залога и запрета определенных действий» говорится, что «ограничения прав и свобод могут быть оправданы публичными интересами, если такие ограничения отвечают требованиям справедливости, являются пропорциональными, соразмерными и необходимыми для целей защиты конституционно значимых ценностей. При разрешении вопросов, связанных с применением законодательства о мерах пресечения, судам исходя из презумпции невиновности следует соблюдать баланс между публичными интересами, связанными с применением мер процессуального принуждения, и важностью права на свободу личности».

По действующему уголовно-процессуальному закону применение запрета определённых действий возможно в двух формах – в качестве самостоятельной меры пресечения и в субсидиарном порядке во взаимосвязи с залогом и домашним арестом. При этом их разный принудительный потенциал и возможность сочетания между собой позволяют придать процедуре избрания меры пресечения большую вариативность [см. также 19; 20].

Между тем, какими бы они ни были по своей правовой природе, следует признать, что развитие информационных технологий требует абсолютно нового прочтения уголовно-процессуального закона.

Наиболее строгой из них выступает домашний арест, состоящий в нахождении подозреваемого или обвиняемого в изоляции от общества в жилом помещении, в котором он проживает на законных основаниях, с возложением запретов и осуществлением за ним контроля либо лечебном учреждении.

Согласно п. 3 Постановления Конституционного Суда РФ от 22.03.2018 N 12-П «По делу о проверке конституционности частей первой и третьей статьи 107 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации в связи с жалобой гражданина С.А. Костромина», применение меры пресечения в виде домашнего ареста на основе уголовно-процессуальных норм, как действовавших до 1 января 2012 года, так и действующих в настоящее время, связано с принудительным пребыванием подозреваемого, обвиняемого в ограниченном пространстве, с изоляцией от общества, прекращением выполнения трудовых (служебных) обязанностей, невозможностью свободного передвижения и общения с широким кругом лиц, т.е. с ограничением самого конституционного права на свободу и личную неприкосновенность.

Как можно заметить, прекращение выполнения трудовых (служебных) обязанностей и пр. Конституционный Суд РФ связывает исключительно с изоляцией от общества, что вполне логично и объяснимо, но только при условии, что такая трудовая деятельность предполагает выход подозреваемого или обвиняемого за пределы ограниченного пространства по месту исполнения домашнего ареста.

В этом и состоит ментальность существующих длительное время правовых стереотипов, могущих сформироваться лишь в «доцифровом» обществе, когда, помимо ограничения конституционного права на свободу, помещение под домашний арест факультативно подразумевало и другие ограничения конституционных прав, хотя бы даже прямо и не указанные в законе.

Как было показано выше, сущность изоляции от общества применительно к домашнему аресту состоит в физическом пребывании подозреваемого или обвиняемого в определённом помещении и соблюдении запретов, возложенных на него в порядке, предусмотренном ч. 7 ст. 107 УПК РФ.

Иными словами, подозреваемый или обвиняемый выводится из групповой формы жизнедеятельности людей, составляющей основу всякого общества, но лишь в оговорённых судом пределах.

В остальном же за подозреваемым или обвиняемым должны сохраняться такие права и свободы, осуществление которых вполне возможно в условиях изоляции от общества и возложенных запретов, например выполнение трудовых (служебных) обязанностей, поиск и получение информации, различные виды творческой деятельности (литература, живопись, наука, техника и пр.).

В соответствии с ч. 7 ст. 107 УПК РФ, при избрании домашнего ареста в качестве меры пресечения суд может установить запреты, предусмотренные п. 3–5 части шестой ст. 105.1 УПК РФ (общаться с определёнными лицами, отправлять и получать почтово-телеграфные отправления, использовать средства связи и информационно-телекоммуникационную сеть «Интернет»).

Перечисленные запреты, как и нахождение под домашним арестом в условиях изоляции от общества, не только не отменяют возможность осуществлять отдельные права и свободы в ограниченном пространстве с позиции закона, но и позволяют подозреваемому или обвиняемому пользоваться ими с организационной точки зрения.

Далее перейдём к вопросу о возможности использования сети «Интернет» в тех же условиях и целях.

Как было показано выше, являясь структурным элементом меры пресечения, возлагаемые запреты направлены на предупреждение рисков, предусмотренных ст. 97 УПК РФ.

Если сами по себе названные права и свободы вполне осуществимы, а их реализация в условиях ограниченного пространства не запрещена законом, поскольку никак не затрагивает интересы правосудия, в чём же тогда проявляется законодательный дух цифрового запрета, к примеру на выполнение аналогичных трудовых (служебных) обязанностей, но только теперь уже с использованием сети «Интернет»?

Как видно, проблема неизбирательного запрета на использование сети «Интернет» легко себя обнаруживает даже применительно к такой мере пресечения как домашний арест, но становится ещё более очевидной, когда речь заходит о его применении при залоге и запрете определённых действий.

На законодательном уровне рассматриваемую проблему можно представить следующим образом.

Применение запрета на использование информационно-телекоммуникационной сети «Интернет» изначально предполагает исключение всякого доступа к ней со стороны подозреваемого или обвиняемого.

Если, к примеру, при возложении обязанности по соблюдению запрета на использование средств связи законодатель специально оговаривает в ч. 8 ст. 105.1. и ч. 8 ст. 107 УПК РФ, что подозреваемый или обвиняемый не может быть ограничен в праве использования телефонной связи для вызова скорой медицинской помощи, сотрудников правоохранительных органов, аварийно-спасательных служб в случае возникновения чрезвычайной ситуации, а также для общения со следователем, с дознавателем и контролирующим органом, то в аналогичных случаях, но уже применительно к запрету на использование информационно-телекоммуникационной сети «Интернет», подобные действия видимо представляются ему недопустимыми.

Однако больший дефект всё же кроется в законодательной конструкции ст. 105.1 УПК РФ, положения которой также используются при избрании залога или домашнего ареста в качестве меры пресечения, и состоит в том, что запрет на использование информационно-телекоммуникационной сети «Интернет» как бы «на всякий случай» и совершенно безосновательно затрагивает весь круг общественных отношений, в которых ранее участвовал или был представлен подозреваемый или обвиняемый.

Иными словами, в настоящее время действует формула – подозреваемому или обвиняемому запрещены абсолютно все действия в сети «Интернет», включая те из них, которые прямо или косвенно не имеют никакого отношения к расследуемому событию.

Более предпочтительным нам всё же видится обратный подход, при котором использование информационно-телекоммуникационной сети «Интернет» изначально (по умолчанию) не должно находиться под запретом, однако в случае необходимости на подозреваемого или обвиняемого избирательно возлагаются определённые ограничения, так или иначе связанные с интересами правосудия.

По этой причине в законе правильнее говорить не о запрете, а об ограничении определённых действий, в том числе для получения ряда сервисов при использовании информационно-телекоммуникационной сети «Интернет».

Примечательно, что схожая правовая конструкция уже использовалась законодателем при описании диспозиции ч. 7 ст. 107 УПК РФ (в ред. Федерального закона от 07.12.2011 N 420-ФЗ), в соответствии с которой, суд с учетом данных о личности подозреваемого или обвиняемого и фактических обстоятельств при избрании домашнего ареста в качестве меры пресечения может ему запретить и (или) ограничить: … использование средств связи и информационно-телекоммуникационной сети «Интернет».

К сожалению, законодатель исключил из закона слово «ограничить», а действующая в настоящее время его редакция знает лишь запрет на использование информационно-телекоммуникационной сети «Интернет».

Неоднозначным в этой связи выглядит разъяснение, содержащееся в п. 40 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 19.12.2013 N 41 (в ред. от 11.06.2020) «О практике применения судами законодательства о мерах пресечения в виде заключения под стражу, домашнего ареста, залога и запрета определенных действий».

Несмотря на казалось бы очевидную категоричность диспозиции п. 5 ч. 6 ст. 105.1 УПК РФ, не оставившую место сколько-нибудь любым допущениям или изъятиям в вопросе применения рассматриваемого запрета, коль скоро именно о нём всё-таки и идёт речь в законе, Пленум ВС РФ (в ред. Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 11.06.2020 N 7) тем не менее указал, что при возложении на подозреваемого или обвиняемого запрета использовать информационно-телекоммуникационную сеть "Интернет" суду следует указать случаи, в которых лицу разрешено использование этой сети (например, для обмена информацией между лицом и учебным заведением - если подозреваемый или обвиняемый является учащимся этого заведения).

По нашему мнению, Пленум ВС РФ, хотя и компенсировал отчасти законодательный пробел, но руководствовался при этом скорее здравым смыслом, нежели буквой закона.

Более того, такая позиция, по сути, была механически перенесена из вышеупомянутого Постановления Пленума ВС РФ в ред. от 24.05.2016, но тогда она смотрелась вполне логичной, поскольку касалась именно ограничения, а не запрета, то есть формировалась применительно к прежней редакции закона.

Так, разъясняя положения ч. 7 ст. 107 УПК РФ (в ред. Федерального закона от 07.12.2011 N 420-ФЗ), Пленум ВС РФ указал, что при ограничении подозреваемого или обвиняемого в использовании информационно-телекоммуникационной сети «Интернет» суду следует указать случаи, в которых лицу разрешено использование этой сети (например, для обмена информацией между лицом и учебным заведением - если подозреваемый или обвиняемый является учащимся этого заведения).

Как можно заметить, изменения в законодательстве нисколько не повлияли на позицию Пленума ВС РФ, состоящую в том, что в обоих случаях – идёт ли речь об ограничении или о запрете – у подозреваемого или обвиняемого при необходимости должна сохраняться возможность использования сервисов информационно-телекоммуникационной сети «Интернет», что едва ли соотносится с этимологией запрета.

На законодательном уровне решение проблемы мы видим путём внесения соответствующих изменений в ст. ст. 105.1, 106 и 107 УПК РФ, включая название ст. 105.1 УПК РФ, изложить которое предлагаем в следующей редакции: «Запрет и (или) ограничение определённых действий».

Изменение следственно-судебной практики применения названных норм возможно путём включения в вышеупомянутое Постановление Пленума ВС РФ разъяснений относительно обязанности суда указывать на конкретные действия подозреваемого или обвиняемого, от совершения которых ему надлежит воздержаться при использовании информационно-телекоммуникационной сети «Интернет».

Библиография
1. Бушная Н.В. Запрет определённых действий-уголовно-процессуальная новелла// Законность. 2019. N 4. С. 50-52.
2. Пирмагомедова З.А. о некоторых законодательных новеллах в части регламентации отдельных мер пресечения // Закон и право. 2021. N 11. С. 191-193.
3. Павлова Л.В. Запрет определенных действий как новая мера пресечения: анализ законодательного опыта российской федерации // Юстиция Беларуси. 2020. N 5. С. 67-72.
4. Ларкина Е.В. Новая мера пресечения-запрет определенных действий // Уголовное право. 2018. N 4. С. 113–117.
5. Стельмах В.Ю. Мера пресечения «запрет определенных действий»// Российский следователь. 2020. N 2. С. 21–25.
6. Дикарев И.С. Запрет определённых действий в системе мер процессуального принуждения// Законность. 2020. N 8. С. 50-52.
7. Жиляев Р.М., Бажанов С.А. К вопросу об исполнимости осуществления контроля за соблюдением запрета на использование средств связи и сети интернет (по результатам экспертного опроса) // Закон и право. 2021. N 11. С. 176-178.
8. Павловна А.О., Буданова Л.Ю., Асадов В.В., Борисов Б.Ю. Международные стандарты в области прав человека и практика применения домашнего ареста в качестве меры пресечения в уголовном судопроизводстве в России и некоторых зарубежных странах // Европейский журнал молекулярной и клинической медицины. 2020. T. 7. N 2. С. 4863-4877.
9. Деришев Ю.В., Земляницин Е.И. Запрет определенных действий-новая старая мера пресечения // Законность. 2019. N 6. С. 33–38.
10. Калиновский К.Б. Запрет определенных действий как мера пресечения // Уголовный процесс. 2018. N 6. С. 9.
11. Седельников П.В., Коробкова Е.Е., Бескембиров Р.А. Полномочия прокурора по обращению в суд с ходатайством о продлении срока избранной в отношении обвиняемого меры пресечения // Законность. 2019. N 1. С. 49-53.
12. Гаврилов Д.И. Актуальные вопросы применения мер государственной защиты при исполнении мер пресечения в виде домашнего ареста, запрета определенных действий и залога // Уголовная юстиция. 2021. N 18. С. 43-48.
13. Костенко Д.С. Теоретические основания использования научно-технических средств в криминалистической деятельности по обеспечению соблюдения мер пресечения // Закон и власть. 2021. N 2. С. 56-58.
14. Пейн Брайан К., Гейни Рэнди Р. Электронный мониторинг за правонарушителями, освобожденными из-под стражи: безопасность, контроль и сравнение с опытом отсутствия // Тюремный вестник. 2004. N 4. С. 413–435.
15. Рихтер М., Райзер Б., Хостеттлер Ю. Карательность электронного мониторинга: восприятие и опыт альтернативной санкции // Европейский журнал пробации. 2021.
16. Гейни Рэнди Р., Пейн Брайан К. Изменение отношения к домашнему аресту с электронным наблюдением: влияние одной презентации? // Международный журнал профилактики правонарушителей и сравнительной криминологии. 2003. N 2. С. 196-209.
17. Гришина Е.Б. Проблемы осуществления контроля за соблюдением запретов и ограничений подозреваемым или обвиняемым, наложенных судебными органами // Закон и право. 2021. N 12. С. 141-142.
18. Жусипбекова А.М., Исетова Ж.М. Мера пресечения "залог"-альтернатива содержания под стражей // Вестник Карагандинской Академии Министерства внутренних дел Республики Казахстан им. Баримбека Бейсенова. 2015. N 4. С. 46-49.
19. Остапущенко А.Ю. Залог как мера уголовно-процессуального пресечения // Вестник Луганской Академии внутренних дел имени Э.А. Дидоренко. 2021. N S1. С. 177-181.
20. Давыденко М.В. О применении меры пресечения в виде заключения под стражу // Вестник Белорусского государственного экономического университета. 2018. N 2. С. 85-90.
References
1. Bushnaya N.V. Prohibition of particular actions-a criminal procedural novelty// Legitimacy. 2019. No 4. P. 50-52.
2. Pirmagomedova Z.A. About some legislative innovations regarding the regulation of certain preventive measures // Law and right. 2021. No 11. Pp. 191-193.
3. Paulava L.V. Prohibition of specific actions as a new measure of restraint: analysis of legislative experience of the Russian federation // Justice of Belarus. 2020. No 5. Pp. 67-72.
4. Larkina E. V. A new measure of restrains-prohibition of certain actions// Criminal law. 2018. No 4. Pp. 113–117.
5. Stelmakh V.Y. The prohibition of specific actions restrictive measure//Russian investigator. 2020. No 2. Pp. 21–25.
6. Dikarev I.S. Prohibition of certain actions within the system of measures of procedural compulsion// Legitimacy. 2020. No 8. Pp. 50-52.
7. Zhilyaev R.M., Bazhanov S.A. On the question of the feasibility of monitoring compliance with the ban on the use of communications and the internet (based on the results of an expert survey) // Law and right. 2021. No 11. Pp. 176-178.
8. Pavlovna A.O., Budanova L.Y., Asadov V.V., Borisov B.Y. International human rights standards and the practice of using house arrest as a preventive measure in criminal proceedings russia and some foreign countries // European journal of molecular and clinical medicine. 2020. T. 7. No 2. Pp. 4863-4877.
9. Derishev Y.V., Zemlyanitsin Y.I. Prohibition of certain actions-a "new old" measure of restraint // Legitimacy. 2019. No 6. Pp. 33–38.
10. Kalinovsky K.B. prohibition of certain actions as a preventive measure // Сriminal process. 2018. No 6. P. 9.
11. Sedelnikov P.V., Korobkova E.E., Beskembirov R.A. Powers of prosecutor on appeal to the court with the petition for prolongation of term of the elected against the accused a preventive measure // Legitimacy. 2019. No 1. Pp. 49-53.
12. Gavrilov D.I. Сurrent issues of the application of state protection measures in the execution of precautionary measures in the form of home confinement, prohibition of certain actions and bail // Criminal justice. 2021. No 18. Pp. 43-48.
13. Kostenko D.S. Theoretical approach in using scientific and technological means in forensic activity to ensure enforcement of preventive measures // Law and power. 2021. No 2. Pp. 56-58.
14. Payne Brian K., Gainey Randy R. The electronic monitoring of offenders released from jail or prison: safety, control, and comparisons to the incarceration experience // The prison journal. 2004. No 4. Pp. 413-435.
15. Richter M., Ryser B., Hostettler U. Punitiveness of electronic monitoring: perception and experience of an alternative sanction // European journal of probation. 2021.
16. Gainey Randy R., Payne Brian K. Changing attitudes toward house arrest with electronic monitoring: the impact of a single presentation? // International journal of offender therapy and comparative criminology. 2003. No 2. Pp. 196-209.
17. Grishina E.B. The problems of monitoring compliance with prohibitions and restrictions imposed by the judicial authorities on suspects or accused persons // Law and right. 2021. No 12. Pp. 141-142.
18. Zhusipbekova A.M., Isetova Zh.M. Preventive measure "pledge"-an alternative to detention // Bulletin of the Karaganda Academy of the Ministry of Internal Affairs of the Republic of Kazakhstan named after Barimbek Beisenov. 2015. No 4. Pp. 46-49.
19. Ostapush'enko A.Y. Bail as a measure of criminal procedural restraint // Bulletin of the Lugansk Academy of Internal Affairs named after E.A. Didorenko. 2021. No S1. Pp. 177-181.
20. Davydzenka M. On application of preventive measures in the form of detention // Bulletin of the Belarusian state university of economy. 2018. N o 2. Pp. 85-90.

Результаты процедуры рецензирования статьи

В связи с политикой двойного слепого рецензирования личность рецензента не раскрывается.
Со списком рецензентов издательства можно ознакомиться здесь.

Предмет исследования - общественные отношения в сфере конституционно-правового регулирования запрета на использование сети «Интернет» подозреваемым или обвиняемым.
Автор применяет такие методы, как анализ, синтез, сравнительно-правовой метод, моделирование, дедукции и индукции. Это обуславливает совокупность теоретических и практических аспектов методологии представленной статьи.
Актуальность работы обусловлена изменениями в общественной жизни и в правовом поле, продиктованными реальностью текущих событий. Данные аспекты не урегулированы в праве. В то же время практика диктует свои условия и бесспорно, проблема обозначенная автором, актуальна на сегодняшний день. Работа обладает элементами научной новизны.
Стиль представленной статьи отвечает требованиям научной публикации российского издания.
Структура включает введение, основную и резолютивную части.
Автор приводит анализ и аргументирует свою позицию. В частности, опирается на проведенное исследование автор отмечает, что изучение следственно-судебной практики показало, что в большинстве случаев запрет на использование информационно-телекоммуникационной сети «Интернет» возлагался на подозреваемого или обвиняемого без каких-либо изъятий или допущений. В своих решениях правоприменительные органы последовательно уклонялись от вычленения возможности использования сети «Интернет» в безрисковой для интересов правосудия области, хотя встречаются и достаточно взвешенные подходы.
Заслуживает внимание и позиция автора о том, что технологической основой и транспортной средой здесь выступают сеть «Интернет» с присущей только ей одной «кровеносной системой» в виде проводных (оптоволоконных) и мобильных сетей широкополосного доступа, дотянувшихся до самых отдалённых уголков нашей страны, и ставшие популярными у населения стационарные и мобильные абонентские устройства с возможностью подключения к сети «Интернет» – персональные компьютеры, ноутбуки, планшеты, ну и конечно же смартфоны.
Интересно и заключение автора о том, что законотворческий процесс по адаптации потребностей общества и человека в соответствии с реалиями первой и ожиданиями второй волны «цифровизации» должен осуществляться на постоянной основе, с последовательным избавлением закона, в том числе уголовно-процессуального, от всякой косности и очевидной закоренелости, и используя при этом свой собственный положительный опыт 2000-х, когда создаваемые с «чистого листа» отечественные информационные системы превосходили по уровню современности свои аналоги в развитых странах.
Есть и некоторые спорные моменты. Особенно, в части изменений уголовно-правового законодательства. В то же время автор опирается на решения пленумов судов, на нормы действующего права.
Импонирует предложение автора о том, что на законодательном уровне решение проблемы заключается в возможности внесения соответствующих изменений в ст. ст. 105.1, 106 и 107 УПК РФ, включая название ст. 105.1 УПК РФ, изложить которое предлагаем в следующей редакции: «Запрет и (или) ограничение определённых действий».
Статья представляет читательский интерес. Рекомендую опубликовать.