Институциональная трансформация общества в свете социосинергетической парадигмы

Громакова Виктория Георгиевна кандидат биологических наук доцент кафедры региональной социологии и моделирования социальных процессов ФГАОУ ВО "Южный федеральный университет" 346770, Россия, Ростовская область, село Кагальник, ул. Российская, 27 Gromakova Viktoriya Georgievna PhD in Biology Gromakova Victoriya Georgievna - Candidate of Biological Sciences, Associate Professor of the Department of Regional Sociology and Modeling of Social Processes, Southern Federal University 346770, Russia, Rostov region, Kagalnik village, Rossiyskaya str., 27 victoriagromakova@yandex.ru

Введение

Российское общество, начиная с конца восьмидесятых годов прошлого столетия и по настоящее время, рассматривается социологами как трансформирующееся ^[1-7]. Кроме того, процессы социальных изменений постепенно охватывают и другие части мирового сообщества, включая те, которые еще недавно казались стабильными. В этой связи устойчивый интерес исследователей к проблемам социальных трансформаций не вызывает удивления ^[8-10].

Однако, несмотря на значительное количество публикаций, посвященных вопросам социальной трансформации, в научном дискурсе пока еще не сформировалось консенсусного определения соответствующего понятия, в связи с чем приведем определение, предложенное Локосовым В.В. ^[11], которое достаточно полно отражает наиболее распространенные в научной литературе точки зрения ^{[2, 3, 4, 7, 12]} и которого мы будем придерживаться в рамках данной статьи. Итак, социальная трансформация – «это процесс существенного изменения общества в целом или его системообразующих элементов, который характеризуется многовекторностью, относительно высоким темпом реализации изменений и повышенным влиянием субъективных факторов» ^[11]. Как следует из приведенного отпределения, отличительными признаками социальной трансформации являются: комплексность - изменения ощущаются во всех сферах социальной жизни; качественный характер происходящих изменений, затрагивающих ключевые ценностные ориентиры и формы социальных отношений ^{[5, 7]}, а также зависимость не только и не столько от воздействий со стороны властных структур, сколько от поведения социальных агентов ^{[2, 11]}. Последняя особенность обуславливает слабую управляемость данного процесса ^[1] и отсутствие гарантий относительно положительно направленности изменений ^[11].

Собственно, плохая управляемость и низкая прогнозируемость являются наиболее проблемными аспектами трансформационных процессов, причем как в области практической деятельности, так и научной теории. В этой связи высокую актуальность приобретают исследования факторов, движущих сил и механизмов социальной трансформации. Следовательно, социосинергетика – наука о самоорганизации социальных систем ^[13] – представляет интерес как методологическая база для их изучения ^{[8, 9]}.

Вместе с тем, приступая к изучению трансформационного процесса, нельзя обойти вниманием работы академика Т.И. Заславской, в которых она выделяет три основных вектора социальной трансформации, которые одновременно выступают и движущими силами, и результатами. Речь идет о человеческом потенциале, социально-групповой структуре и эффективности социальных институтов ^[2]. Учитывая тот факт, что социальные институты представляют собой комплексы норм и правил, регламентирующих поведение социальных агентов ^{[14, 15]} и через него влияющих на социально-ролевую и социально-групповую структуру общества, имеем все основания рассматривать динамику институтов в качестве центрального звена социальной трансформации ^[16], чем и обуславливается интерес конкретно к этой предметной области. Собственно институциональная трансформация в рамках данной статьи рассматривается как качественное изменение норм и правил, регулирующих социальные отношения людей в различных сферах жизни.

С учетом всего вышесказанного целью исследования, результаты которого представлены далее, стал анализ институциональной трансформации с точки зрения социосинергетической концепции.

Методологические основы исследования

В соответствии с заявленной целью методологической базой исследования стали концепции неоинституционализма и социосинергетики, основные положения которых, имеющим важное значение для рассматриваемой в настоящей статье проблемы, приведены далее.

Для начала обратимся к неоинституциональной теории.

Ключевым понятием является социальный институт, определение которого приведено выше. Поэтому дабы не повторяться сразу перейдем к вопросам институциональной динамики.

Базовые социальные институты в истории обществ возникали стихийно в процессе социального взаимодействия как комплексы неформальных норм и общепринятых моделей поведения, а в последствии закреплялись в форме кодексов и законов. В настоящее время развитие социальных институтов находится под влиянием как стихийных социальных практик, так и целенаправленных управляющих воздействий со стороны формальной власти. Однако смысл существования социального института на любой стадии его формирования и развития заключается в снижении трансакционных издержек ^[14].

Под трансакционными издержками понимаются затраты временных и финансовых ресурсов, а также духовных и физических сил, которые несут участники социальных интеракций в стремлении защитить собственные интересы и снизить риски. Указанные затраты могут быть связаны с поиском и анализом информации об участниках взаимодействия, их мотивах и намерениях; с определением альтернативных решений и выбором одного из них, а также с мерами профилактики оппортунистического поведения партнеров. Степень минимизации издержек является показателем эффективности социального института и фактором его стабильности ^[15].

Неэффективные социальные институты подвергаются трансформации, что предполагает существенные изменения формальных и неформальных норм. Однако, если первые могут быть изменены быстро и радикально принятием новых законов, то вторые, связанные с ментальными программами субъектов социальных отношений, изменяются медленно, что нередко тормозит или искажает применение формальных правил на практике. Инертность неформальной институциональной матрицы приводит также к тому, что, согласно утверждению Д. Норта, институциональные изменения носят преимущественно непрерывный, а не дискретный характер ^[15], чем обусловлены такие свойства социальных институтов, как кумулятивность и эволюционность.

Кумулятивность означает постепенное накопление мелких изменений, затрагивающих второстепенные правила и подготавливающих почву для более крупных преобразований. Так, новые нормы первоначально добавляются к более старым, расширяя пространство выбора приемлемой формы действий, и только в дальнейшем способны их полностью вытеснять.

Под эволюционными свойствами социальных институтов подразумевается зависимость текущих изменений от траектории предшествующего развития и исторически сложившейся институциональной матрицы ^{[15, 17]}.

На первый взгляд, выводам Д. Норта противоречат утверждения некоторых российских исследователей, определяющих социальную трансформацию, как «радикальное и относительно быстрое изменение социальной природы или социетального типа общества» ^[3] или как коренные изменения социальных институтов, сопровождающиеся ломкой их структуры ^[4]. Однако скорость и глубина изменений не предполагает полную оторванность новых институтов от правил и моделей поведения, действовавших в предшествующие периоды жизни общества. А непрерывный характер процесса не означает, что его скорость постоянна. Следовательно, речь может идти не о противоречиях, а о наличии белых пятен в теории, обуславливающих необходимость ее дополнения положениями, способными пролить свет на закономерности институциональной динамики. Для достижения данной цели обратимся к социосинергетической методологической базе.

Прежде чем перейти к анализу собственно проблем институциональных изменений в свете социосинергетической парадигмы, сделаем краткий обзор основных положений этой теории. Социосинергетика представляет собой теорию социальной самоорганизации, основанную на приложении к описанию и исследованию механизмов развития общества принципов синергетики – междисциплинарного направления в науке, объясняющего образование упорядоченных структур в открытых, термодинамически неравновесных системах ^{[13, 18]}.

С точки зрения социосинергетики общество – это открытая неравновесная система, способная к самоорганизации. Как и для других систем подобного типа, для общества характерны диссипация энергии и нелинейная динамика. Здесь отметим, что системные представления об обществе имеют солидную теоретико-методологическую базу, восходящую к Т. Парсонсу ^[19], и находят отражение в современных исследованиях ^{[7, 8, 10]}, а феномены нелинейности социального развития не раз привлекали внимание ученых ^{[8, 9]}.

Поскольку истоки синергетики в целом и социосинергетики в частности лежат в неравновесной термодинамике, то важными понятиями соответствующего дискурса являются энергия и энтропия, в связи с чем представляется целесообразным определить данные термины применительно к социальным системам и процессам в том значении, в котором они будут использованы в тексте данной статьи.

Энергия – это величина, являющаяся мерой любых форм движения материи, включая ее преобразования. Соответственно, энергия рассматривается и как способность системы совершать работу, из-за чего в физике энергия и работа имеют одну и ту же единицу измерения – джоуль ^[20]. Однако оперировать в исследованиях социальных систем данным понятием в том же инструментальном определении, в котором оно используется физиками, и с той же единицей измерения крайне неудобно и нецелесообразно. Поэтому в рамках данной статьи в качестве эквивалента энергии в социальных системах рассматриваются две переменные: финансовые средства (и все материальные объекты, которые могут быть в них конвертированы), а также ресурсы физической и психической активности субъектов социальных отношений, составляющие материальную основу их социального поведения.

Энтропия является мерой необратимого рассеивания – диссипации (бесполезных трат) энергии, а также мерой хаоса, мерой неопределенности состояния или поведения системы ^[21]. Снижение энтропии в системе возможно только за счет затрат энергии и сброса избытка энтропии в окружающую среду. Аналогом энтропии в социальных системах является степень аномии или дезорганизации. Важно и то, что на поддержание порядка, то есть низкого уровня энтропии, в самоорганизующейся системе также затрачивается энергия, что обусловлено процессом постоянного самопорождения – аутопоэйзиса – в таких системах ^{[22, 23,]}. Иллюстрациями справедливости данного тезиса применительно к социальным системам может служить работа правоохранительных органов по наведению и поддержанию порядка, усилия семей и образовательных организаций в процессе социализации подрастающих поколений и многое другое.

Изменения затрат энергии и уровня энтропии характеризуют динамику самоорганизующихся систем, в которой чередуются две фазы: эволюционного и кризисного (революционного) развития. Эволюционному этапу свойственна высокая степень упорядоченности внутренних процессов, устойчивость, обеспечиваемая преобладанием отрицательных обратных связей, подавляющих недопустимые отклонения, и медленное накопление количественных изменений, избыток которых в конечном итоге приводит к напряжению, а затем и срыву механизмов поддержания порядка в системе (ее гомеостаза). Такое устойчивое состояние системы, когда поддержание порядка обеспечивается за счет постоянного притока энергии извне, часто называют равновесным, хотя правильнее использовать термин «стационарное», т.к. термодинамически равновесные системы характеризуются максимумом энтропии и не способны к самоорганизации, т.е. они могут быть упорядочены только под влиянием внешних воздействий, иными словами, насильственно.

По мере накопления противоречий между структурной организацией и условиями существования системы регулирующие механизмы испытывают все большее напряжение. Все большая энергия затрачивается на устранение избыточного разнообразия, т.е. элементов, поведение которых отклоняется от нормы. Нередко на данном этапе система становится гиперустойчивой, блокирующей любые изменения и соответственно теряющей способность к адаптации и развитию.

В момент, когда прежние принципы регуляции в системе становятся не способны поддерживать порядок, наступает кризис, который характеризуется разрушением макроструктуры, скачком энтропии и резким увеличением разнообразия на микроуровне. Причем началом кризиса как правило служит некое незначительное событие, аналогичное многим другим, имевшим место ранее, но не приводившим к столь масштабным последствиям. Т.е. динамика системы в этот период времени соответствует понятию катастрофы ^[24], что означает невозможность возврата системы в прежнее состояние усилиями, соизмеримыми с тем, которыми она была из него выведена, а только значительно большими.

Далее система переходит в режим поиска нового порядка, который позволил бы преодолеть те противоречия, которые привели к кризису ^[8]. Таким образом, началом любой социальной трансформации, под которой подразумеваются глубинные изменения в институциональной структуре, является системный кризис ^[25].

Считается, что кризисная система всегда имеет несколько альтернативных вариантов выхода на следующий этап устойчивого развития, из-за чего такое ее состояние также называют точкой или – с учетом временной протяженности – полем бифуркации ^[26]. Кроме того, вследствие дисфункциональности макроструктуры выбор дальнейшего пути определяют флуктуации, т.е. случайные отклонения в поведении отдельных элементов на микроуровне. Неоднозначностью выхода из кризиса определяется низкая надежность прогнозов, а высокая подверженность влиянию случайных факторов обусловливает слабую управляемость трансформирующихся систем.

При том что выбор направления выхода из кризиса плохо предсказуем, когда он сделан, в системе по принципу положительной обратной связи стремительно нарастают процессы формирования новой макроструктуры и степень неопределенности резко падает. Рамки допустимых альтернатив поведения сужаются, и система движется к состоянию устойчивости. Для обозначения такого переходного состояния в социологии существует термин «социальный транзит». В этот период определяется аттрактор – будущее состояние системы вплоть до следующего кризиса, в которое она непременно придет, если преодолеет сложности транзита. Однако, пока процесс упорядочивания не завершен, остается риск повторного скатывания в поле бифуркации, поскольку, как уже отмечалось ранее, упорядочивание требует повышенных затрат энергии. Причем, вероятность таких возвратов, замедляющих выход из кризиса, зависит от степени конгруэнтности проводимых реформ структуре сложившихся в обществе социальных отношений. Так, затянувшийся период транзита в российском обществе исследователи связывают с отрицательной реакцией на реформы 1990-х годов ^[27]. Однако стоит отметить, что такая реакция была обусловлена прежде всего попыткой навязать нормы, совершенно чуждые российской институциональной матрице.

Таким образом, неоинституциональная теория дает четкое объяснение причин существования социальных институтов, определяет критерии их эффективности и постулирует их способность изменяться сообразно развитию общества. При этом обосновывается непрерывный характер и преемственность институциональных трансформаций. Однако вопросы динамики развития социальных институтов, изменения темпов и глубины изменений не освещаются. При этом во многих работах отмечается нелинейный характер социальных трансформаций, что обусловливает целесообразность обращения к социосинергетической модели для описания и объяснения механизма институциональной трансформации. Попробуем это сделать применительно к трансформационным процессам в российском обществе.

Институциональная трансформация как этап развития самоорганизующейся социальной системы

Поскольку, как отмечалось выше, трансформационный процесс начинается с кризиса, подготавленного предшествующим периодом развития, то имеет смысл начать рассмотрение именно с эволюционной стадии изменений, когда социальные институты представляет собой стабильную систему норм, правил и моделей поведения. Их устойчивость обеспечивается широким распространением институциональных норм в социуме и наличием механизмов принуждения к их исполнению. В новейшей отечественной истории соответствующие признаки в полной мере наблюдались в доперестроечном советском обществе, частью которого являлось российское, в связи с чем именно позднесоветский период следует рассматривать как эволюционный этап развития российской социальной системы, непосредственно предшествовавший текущему трансформационному переходу.

Здесь важно отметить, что не всегда действующие правила являются наиболее эффективными с точки зрения минимизации трансакционных издержек. Однако они могут сохраняться в течение длительных периодов времени, поскольку являются хорошо освоенными населением, и соответственно, их воспроизведение в социальных практиках требует гораздо меньших усилий, нежели освоение новых моделей поведения и компенсацию сопутствующих им неизбежных ошибок, а также связанных с ними рисков. Другими словами, следование общепринятым нормам удовлетворяет принципу минимума диссипации энергии, согласно которому, «если допустимо не единственное состояние системы (процесса), а целая совокупность состояний, то реализуется то её состояние, которому отвечает минимальное рассеяние энергии, или, что то же самое, минимальный рост энтропии» ^[28].

Привычные действия в рамках институциональных правил понятны другим участникам социальных отношений и с большой вероятностью вызывают предсказуемую реакцию. В то же время инновационное поведение зачастую либо просто не находит поддержки, либо сталкивается с отрицательными социальными санкциями (система подавляет излишнее разнообразие). Однако в редких случаях инновация принимается за образец и постепенно распространяется, расширяя границы нормы. Таким образом, относительная открытость социальных институтов позволяет поддерживать некоторый запас разнообразия, повышающий адаптационный потенциал, что особенно актуально при возникновении эндо- и экзогенных факторов, вызывающих социальное напряжение.

К напряжению институциональной системы могут приводить накапливающиеся противоречия между действующими нормами и меняющимися качествами социума: демографическая структура, уровень научно-технического прогресса, уровень самосознания социальных акторов, а также вызовы окружающей среды (природной, социально-политической, социально-экономической). Институциональное напряжение проявляется увеличением частоты флуктуаций, определяемых социумом как девиантное поведение, а также ростом трансакционных издержек участников социальных отношений. В СССР факторами, повышающими напряжение были:

- товарный дефицит и падение цен на нефть – сокращение притока финансовых средств, которые, как обговаривалось ранее, выступают эквивалентом энергии в социальных системах;

- недобросовестность представителей партийной номенклатуры и руководителей предприятий, диссидентские движения – факторы внутрисистемной (социогенной) энтропии;

- авария на ЧАЭС – источник внешней (техногенной) энтропии.

При отклонении от стационарного состояния советская система, как и любая другая, стремилась вернуть стабильность за счет мобилизации внутренних ресурсов, негативных санкций и расширения полномочий контролирующих органов. Ужесточался контроля за трудовой и партийной дисциплиной, имели место репрессии в отношении инакомыслящих.

Однако чрезмерные управляющие воздействия, направленные на сохранение порядка, приводят систему в состояние гиперустойчивости, предваряющей кризис, который как правило оказывается тем неожиданнее и разрушительнее, чем дольше порядок поддерживается карательными мерами. И советская система в семидесятых – начале восьмидесятых годов развивалась именно по такому сценарию. Стагнация плановой экономики, цензура, недопустимость критики правящей партии и политического режима, инертность политической и экономической элиты в совокупности препятствовали прогрессивному развитию и снижали адаптивный потенциал системы.

Однако преждевременное и непродуманное реформирование институциональных норм чревато не менее, а возможно даже более плачевными последствиями, поскольку в силу упоминавшейся ранее эволюционности институтов и их зависимости от предшествовавшей траектории развития далеко не каждое формальное правило способно укорениться в социальных практиках в изначально предполагаемом виде. Нормы, противоречащие запечатленной в ментальных программах институциональной матрице, неконгруэнтные неформальной структуре социальных институтов, либо отвергаются, либо искажаются, что наряду с искусственным разрушением старой нормативной системы неизбежно ввергает общество в состояние глубокой аномии ^[29]. Так, необдуманная попытка реформирования советской социально-политической системы, предпринятая М.С. Горбачевым, запустила процессы, которые привели не к «социализму с человеческим лицом», а к всплеску национализма в союзных республиках, распаду страны, полной несостоятельности легальных социальных институтов и стихийному распространению криминальных норм и практик «дикого капитализма». ^[30-32]

Начало кризисного этапа вне зависимости от того, какими причинами оно вызвано, всегда носит катастрофический характер в том смысле, что является неожиданным для подавляющего большинства социальных субъектов, начинается с незначительной флуктуации, но приводит к масштабным последствиям, не позволяющим вернуть систему в прежнее состояние. Даже если внешне возвращается старый порядок, внутренне система уже другая, поскольку имеет другой опыт. Событие, которое служит триггером для запуска лавины необратимых последствий, в некоторых случаях определяется достаточно легко. Например, в случае с украинским кризисом 2013-2014 года формальным поводом для всплеска протестных выступлений послужил отказ руководства страны от подписания договора об ассоциации с Европейским союзом ^[33]. Однако довольно сложно выделить переломное событие, ставшее первым шагом к трансформации советской социальной системы, приведшей к ее краху и продолжившейся уже на постсоветском пространстве, в том числе в российском обществе. Скорее всего, такой точкой невозврата стала реализация на практике политики гласности, которая в одночасье сняла запреты на критику партии и советской политической системы и обусловила крах идеологии ^[30]. В результате правящий режим одномоментно оказался виновным и в политических репрессиях прошлого, и в социально-экономических проблемах настоящего. Также актуализировалась националистическая и антикоммунистическая повестка, следствием чего явились падения коммунистических режимов в Восточной Европе, «парад суверенитетов» в СССР и Беловежские соглашения ^[30]. Причем почти все советского общество, включая большую часть партийной номенклатуры, наблюдали крах системы с поразительной пассивностью. Несмотря на то, что, как показал референдум в марте 1991, большинство граждан СССР желали сохранения единого государства, направленная на его ликвидацию активность региональных элит практически не встретила сопротивления. Сказались последствия предшествовавшей кризису гиперстабильности. Не обладающий опытом политической инициативы, привыкший во всем полагаться на государство и следовать указаниям свыше, социум наблюдал развал социетальной системы, пребывая в ступоре, и бездействовал. ^{[30, 31]}

Распад государства сопровождался кризисом буквально всех социальных институтов. Наиболее болезненно разрушительные последствия неумелых политических реформ ударили по экономике, но аномия захлестнула и другие сферы жизни, включая образовательную, медицинскую, семейную.

Несостоятельность институциональных норм, когда формальные правила не работают (коллапс правовой системы), а в неформальной структуре лавинообразно растет разнообразие, вынуждает социальных акторов самостоятельно искать способы минимизации трансакционных издержек, которые также экспоненциально растут. В обществе стремительно распространяется ориентация на цинично индивидуалистические, материальные ценности. Такие тенденции наблюдались в 90-е годы на постсоветском пространстве, а по мнению В.В. Кокорина преобладание материалистических ценностей является атрибутом любых кризисов и потрясений ^[5]. Данное состояние сопровождается колоссальными диссипациями энергии, она растрачивается на попытки изобретения или освоения новых форм взаимодействия и адаптации в условиях полной неопределенности. А самым ярким проявлением роста диссипативности на каждом новом витке трансформационного кризиса становится падение уровня и как следствие – продолжительности жизни. Так, в острой фазе трансформационного кризиса в России 90-х годов наблюдалось резкое снижение покупательской способности и численности населения ^[34,35]. В 1994 году была зафиксирована самая низкая с 1950-х годов средняя ожидаемая продолжительность жизни в России ^[36]. Обвал нормативной структуры – это и падение институционального и межличностного доверия, обусловливающее рост агрессивности и преступности, которые нашли отражение в статистических сводках и работах по соответствующей проблематике ^[37].

Вместе с тем необходимо отметить, что смысл диссипации энергии в социальной системе заключается в потере контроля над ресурсами и освоением финансовых средств. Поэтому падение уровня жизни никогда не бывает равномерным во всем обществе. Наряду с обнищанием одних происходит обогащение других, успевающих присвоить те средства, которые вышли из-под институционального контроля. Результирующим проявлением данных процессов становится усиление социального неравенства. Так, в российском обществе рост показателей социального расслоения начался одновременно с вступлением в активную фазу социальной трансформации, еще в конце восьмидесятых, затем с развалом советской системы наблюдался их резкий скачок и далее, до финансового кризиса в 2008 году, имели место колебания при восходящем тренде, и лишь позднее наметилась тенденция к спаду ^[38].

Кроме того, аномия хоть и определяется, в частности, как социальный хаос, не означает полной атомизации общества. В недрах институционального хаоса закономерно формируются очаги упорядочивания на микроуровне, часть из которых имеют шанс со временем распространиться на всю систему и стать основой нового порядка. Но ошибочно думать, что в этот момент в системе может возникнуть нечто полностью отличное от прежних форм социального порядка, что кризисному обществу можно навязать любую форму организации. Не стоит забывать о том, что реально действующие социальные нормы конструируются участниками социальных отношений в соответствии с их ментальными программами, включающими аксиологический, когнитивный и конативный компоненты ^[39]. Причем, как уже отмечалось ранее, субъекты социальных отношений действуют в соответствии с принципом минимума диссипации энергии, т.е. выбирают тот вариант самоорганизации, который имеет минимум неопределенности, является для них наиболее знакомым и понятным из всех мыслимых. Таким образом основы нового социетального порядка присутствуют во флуктуациях прежней структуры. В этой части разрабатываемая в рамках данной статьи концептуальная социосинергетическая модель хорошо объясняет обнаруживаемый многими исследователями российской истории феномен регулярных возвратов социетальной системы к отвергнутым в начальной фазе кризиса формам организации, которые в конечном итоге оказываются лишь в незначительной степени модифицированными ^[40]. Причем, заметим, что, как показывает практика, широкое распространение отнюдь не всегда получают позитивные флуктуации и, соответственно, изменения институциональной системы не всегда направлены в сторону большей эффективности. Напротив, довольно часто общество попадает в институциональные ловушки ^[41], когда в условиях дезорганизации социальные акторы пытаются хоть как-то снизить персональные риски. То есть нередко кризис ведет к закреплению ранее отвергаемых и явно дисфункциональных форм социальных отношений. Одним из наиболее плачевных примеров является коррупционная ловушка, в которой, судя по данным немалочисленных публикаций, прочно увяз российский социум ^{[31, 42, 43]}.

Издательство

• О нас
• Наши реквизиты
• Наши партнеры
• Контактная информация
• Политика конфиденциальности

 

Авторам

• Договоры
• Авторская зона

 

Услуги

• Институт рецензирования

 

Разное

• Как написать статью?
• Журналы в перечне ВАК
• Мобильное приложение
• Вопрос - ответ

 

Наши сайты

• Aurora group s.r.o.

© 1998 – 2024 Nota Bene. Publishing Technologies. NB-Media Ltd.