«… мне, так сказать, приписывают…»: «спорные тексты» в бахтиноведении конца 1980-х – 1990-х

Публикация подготовлена при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 18-012-00341 А.

Сегодня общепризнано, что М. М. Бахтин является одной из ключевых фигур в интеллектуальной истории не только России XX в., но и современного Запада. С конца 1980-х последовательно складывается целая отрасль междисциплинарного гуманитарного знания, называемого бахтинистика, которая целенаправленно исследует различные аспекты его биографии, научного наследия, истории публикаций и рецепции идей. В трудах В. Л. Махлина, К. Г. Исупова, С. С. Конкина, Н. И. Николаева, Н. Д. Тамарченко, Н. А. Панькова, И. Л. Поповой, Н. Л. Васильева и др., в работах авторов статьи были обозначены общие контуры и ключевые понятия бахтинской мысли, дана характеристика этапов научной эволюции, представлены важнейшие сюжеты биографии М. М. Бахтина и его круга и др. Особую роль в расширении представлений о личности и характере мыслителя и его реальном вкладе в отечественную и мировую науку сыграли воспоминания и публикации С. Г. Бочарова, В. В. Кожинова, Г. Д. Гачева, В. Н. Турбина, Вяч. Вс. Иванова, издание бесед М. М. Бахтина с В. Д. Дувакиным, «Бахтинский сборник» и «Проблемы бахтинологии», антологии «М. М. Бахтин: pro et contra» и «Михаил Михайлович Бахтин», журнал «Диалог. Карнавал. Хронотоп». Заметный вклад в дело изучения наследия М. М. Бахтина внесли западные исследователи: М. Холквист, К. Кларк, К. Эмерсон, Г. С. Морсон, Б. Жилко, В. Страда, К. Томсон, Д. Шеппард, К. Хиршкоп, К. Брэндист, Г. Тиханов и др. Важнейшим событием не только в российском, но и в международном бахтиноведении стало завершение издания шеститомного собрания сочинений, положившего начало нового этапа в истории рецепции наследия мыслителя [см.: 39].

Очередная цепь бахтинских юбилейных событий: столетие начала научной и педагогической деятельности – в 2018-м и столетие первой публикации – в 2019-м, девяностолетие выхода «Проблем творчества Достоевского» – в 2019-м, стодвадцатипятилетие со дня рождения – в 2020-м – заметно активизировали исследовательскую деятельность и усилили интерес к тем проблемам бахтинистики, которые до сих пор не получили решения.

Как ни удивительно, история бахтинской рецепции все еще не стала предметом полномасштабного описания, если не считать известную книгу К. Эмерсон ^[51], имевшую, как уже приходилось отмечать ^[41], свои особенности. Укажем на причудливость этого процесса, во многом объясняемую особенностями развития интеллектуальной жизни в России предреволюционного, раннесоветского и собственно советского времени. Потому вряд ли будет преувеличением сказать, что первый этап осмысления личности М. М. Бахтина и его роли в культурно-философском пространстве России начинается уже на рубеже 1910–1920-х гг. и вполне может быть обозначен как «дописьменный», сохраняющийся в оценках небольшого круга друзей и знакомых, слушающих лекции М. М. Бахтина в Невеле, Витебске и Ленинграде, что подтверждается чудом дошедшими фрагментами переписки, воспоминаний и даже протоколов допросов. В немалой степени это относится не только к М. М. Бахтину, но и к большинству участников «круга Бахтина», уникального интеллектуального союза единомышленников, существовавшего на протяжении полутора десятилетий [см.: 30; 32; 40; 49; 53]. Примечательно, что линия устной/неофициальной рецепции М. М. Бахтина сохранится на долгие годы и будет сосуществовать с официальной его рецепцией, зафиксированной в печатных откликах на его книги. Мы не случайно акцентируем внимание на этой особенности бахтинской рецепции, поскольку она играет важную роль в центральном для нашей статьи сюжете.

Проблема «спорных текстов» в последние годы неожиданно актуализируется появлением работ, авторы которых намеренно приняли установку на скандал как главный принцип интерпретации личности ученого в целом и отдельных моментов его биографии и наследия, в частности. Как пишет в недавней публикации один из наиболее глубоких и тонких знатоков творчества М. М. Бахтина, историк литературы, философии и культуры ХХ в. Н. И. Николаев, «с начала 1970-х годов <…> стали раздаваться вопросы – тогда еще только вопросы – о действительной принадлежности М. М. Бахтину книг, изданных под именами его друзей. И к настоящему времени повсюду бахтинское авторство книг и статей 1920-х годов окончательно передано и закреплено за именами, поставленными на этих книгах и статьях. Причем до такой степени, что в последнее время хотя бы малая доля соавторства М. М. Бахтина в этих книгах и статьях вообще перестала даже указываться (центр в Лозанне Патрика Серио), а П. Н. Медведев и В. Н. Волошинов превратились с приписыванием им реального авторства бахтинских книг и статей в никогда не существовавших исторических симулякров, то есть в создания, вымышленные их западными и русскими приверженцами» ^{[34, с. 390]}.

Соответственно, полемика о «спорных текстах» является неотъемлемой частью истории бахтиноведения XX – начала XXI в., а ее характер в значительной степени помогает объяснить сущность тех процессов, которые протекали в отечественной и зарубежной гуманитаристике в связи именем М. М. Бахтина и его кругом. Нам не раз приходилось писать об этом ^{[37; 42; 43; 21–23]}, однако и ситуация конца 2010-х, и ощущаемая необходимость в построении объективной истории бахтинской рецепции требуют возвращения к теме.

Как часть бахтинской биографии и элемент бахтинской рецепции проблема «спорных текстов» в своем развитии прошла несколько этапов, и, хотя до недавнего времени бахтинистика традиционно начинала отсчет этой истории с 1970-х гг., т. е. с того момента, когда переводы и репринты «Фрейдизма», «Формального метода в литературоведении» и «Марксизма и философии языка» появились в Европе и США [подробнее см.: 37], слухи о том, что М. М. Бахтин написал несколько книг и опубликовал их не под своим именем, ходили среди ленинградских и московских филологов чуть ли не с конца 1920-х. Приведем показательный пример – отрывок из письма известного советского литературоведа, автора одной из первых рецензий на «Проблемы творчества Достоевского» Н. Я. Берковского. 18 ноября 1956 г. он пишет М. М. Бахтину, с которым знаком лишь заочно: «Кроме “Достоевского” я знаю еще две книги, которые молва приписывает Вам. Думаю, что писаны они не прямо Вашей рукой, ибо в них не тот язык, что в “Достоевском”, – очень памятный язык, философски-экспрессионистический» ^{[4, с. 514]}.

Еще одним свидетельством оказываются строки из воспоминаний выдающегося исследователя античного романа, автора монографии «Поэтика сюжета и жанра» О. М. Фрейденберг. В приводимом Н. В. Брагинской фрагменте она говорит о М. М. Бахтине, называя его Блохин: «Десницкий, неизменно разнося меня за “яфетидологию” и устремленье к прошлому, в то же время ценил меня и любил. Его правой рукой был Н. В. Яковлев, смещенный ученый секретарь. В свою очередь Яковлев имел свою правую руку. Это был Волошинов, изящный молодой человек и эстет, автор лингвистической книги, написанной ему Блохиным. Этот Волошинов цинично предлагал мне, чтоб я за него и на него работала, а он за то будет продвигать меня через Яковлева и Десницкого. Я отказалась – и наши отношенья сделались холодны, как лед» ^{[10, c. 39–40]}. Комментируя отрывок, Н. В. Брагинская поясняет: «Разумеется, фамилия Блохин передается по памяти, вероятно, со слуха, работ Бахтина О. М. Фрейденберг не видела, самого его не знала. Значит, она, по крайней мере, не была и заинтересована в том, чтобы приписать Бахтину книгу Волошинова. Свидетельство Фрейденберг есть самое раннее и не зависимое от культа Бахтина свидетельство того, что подобные слухи существовали в ленинградской академической среде. Свидетельство о слухах. Не более, но и не менее этого» ^{[10, с. 40]}.

То, что о бахтинском авторстве «спорных текстов» знали не только в Ленинграде, но и в Москве, подтверждают воспоминания, в частности, хорошо известный текст А. П. Чудакова «Спрашиваю Шкловского…» ^{[48, с. 68]}. В этом контексте примечательна и та осторожность, с которой В. В. Кожинов обращается к М. М. Бахтину с вопросом по поводу «Формального метода в литературоведении» и «Марксизма и философии языка» в письме от 25 декабря 1960 г.: «Еще один чисто личный вопрос. Я (то есть В. Кожинов) пишу теоретическую работу о художественной речи (для нашей “Теории литературы”). В связи с этим мне очень интересно было бы узнать Ваше мнение о двух работах, посвященных одинаковым проблемам. Это давно ценимые мной книги: В. Волошинов. «Марксизма и философии языка» и П. Медведев. «Формальный метод в литературоведении» (последняя книга заставила меня даже восхвалить другие, значительно менее интересные работы Медведева – “В лаборатории писателя” и статьи о Блоке <…> Замечу, что В. В. Виноградов <…> указал на совпадение теории художественной речи в этих двух книгах и в Вашей книге о Достоевском. И, по-моему, это небезосновательно. Михаил Михайлович, знаете ли Вы эти книги и как Вы относитесь к ним?» ^{[20, с. 123]}. Нельзя не заметить, как В. В. Кожинов, уже знающий о проблеме подлинного авторства упоминаемых книг, подводит М. М. Бахтина к ответу. Об осведомленности В. В. Кожинова в этом вопросе сегодня можно говорить с уверенностью, опираясь на свидетельство С. Г. Бочарова, который писал, что история бахтинского авторства «сохранялась в кругах ленинградской интеллигенции с 20-х годов: я впервые услышал о ней в Ленинграде в 1960 г., еще до встречи с Бахтиным, тогда же рассказывали о том же В. В. Кожинову Виноградов и Н. Я. Берковский, говоривший о секрете спорных книг как о “секрете полишинеля”» ^{[8, с. 478]}. Показателен и ответ М. М. Бахтина, не лишенный, заметим, определенной двусмысленности: «Книги “Формальный метод” и “Марксизм и философия языка” мне очень хорошо известны. В. Н. Волошинов и П. Н. Медведев – мои покойные друзья; в период создания этих книг мы работали в самом тесном творческом контакте. Более того, в основу этих книг и моей работы о Достоевском положена обща я концепция языка и речевого произведения. В этом отношении В. В. Виноградов совершенно прав. Должен заметить, что наличие общей концепции и контакта в работе не снижает самостоятельности и оригинальности каждой из этих книг. Что касается до других работ П. Н. Медведева и В. Н. Волошинова, то они лежат в иной плоскости и не отражают общей концепции, и в создании их я никакого участия не принимал» ^{[20, с. 127]}.

Как известно, сторонники бахтинского не-авторства предпочитают видеть здесь подтверждение своей позиции [см.: 2; 14]. Однако непредвзятому читателю нетрудно заметить, что это типичное бахтинское «слово с лазейкой». К тому же противники бахтинского авторства никак не желают принять во внимание и сугубо психологическую сторону ситуации: было бы крайне странно, если бы достаточно закрытый и не склонный к саморекламе «философ-молчун» (Л. Е. Пинский) начал раскрывать детали своей научной биографии молодым людям, в переписке с которыми он состоял меньше двух месяцев. Впрочем, некогда замеченная К. Г. Исуповым склонность М. М. Бахтина к апофатике позволяет говорить о вполне однозначном намеке «Что касается до других работ П. Н. Медведева и В. Н. Волошинова, то они лежат в иной плоскости и не отражают общей концепции, и в создании их я никакого участия не принимал». То есть у адресата формировалось однозначное представление: не принимал участия в других работах – в отличии от названных в письме.

Перевод обсуждения судьбы «спорных текстов» и их реального авторства в публичную, по преимуществу научную плоскость случился на рубеже 1960–1970-х гг. Поначалу сам круг текстов не был однозначно определен, а наиболее полный вариант появится в 1984 г. в биографии К. Кларк и М. Холквиста ^{[50, с. 356–357]}. В 1998 г. Н. И. Николаев составил окончательный перечень «спорных текстов», бахтинское авторство которых, отметим, для него было несомненным, и с этого времени бахтинистика получила аргументированно отобранный список ^[35].

Напомним, что данная тема долгое время оставалась закрытой для отечественного литературоведения (как по причине традиций, отчасти этического характера, так и по сугубо идеологическим соображениям), и это вызвало закономерный временной разрыв – российское бахтиноведение принялось за интенсивное обсуждение проблем авторства много позже своих западных коллег, повторяя их путь с теми же ошибками и заблуждениями. Проблема «спорных текстов» не носит частного характера, а выходит за пределы литературоведения, будучи тесно связана с историко-культурными реалиями эпохи, с одной стороны, и с биографическим контекстом М. М. Бахтина и его круга, с другой, и путей получения однозначного ответа на рожденные проблемой «спорных текстов» вопросы просто нет. Остается актуальным вопрос о методологии и технологии, которые позволили бы инструментально подтвердить или опровергнуть бахтинское авторство. Проблема «спорных текстов» во многом остается вопросом веры и интуитивного признания наличия/отсутствия Бахтина–автора внутри текстов, опубликованных под чужими именами. В этом контексте статьи и материалы о волошиновско-медведевском корпусе произведений рубежа 1980–1990-х гг. кажутся не менее современными, чем появившееся в новом тысячелетии, а некоторые из них куда более убедительны.

Обозначая достижения тогдашней бахтинистики в решении вопроса о бахтинском авторстве, отметим моменты, которые характеризовали уровень видения и понимания самой проблемы. Наибольшая сложность и в психологическом, и в историко-научном плане обозначена С. Морсоном и К. Эмерсон: имена Волошинова и Медведева «никем не воспринимаются как псевдонимы в том смысле, в каком псевдонимом является имя Марка Твена» ^{[52, с. 104]}. Понятно, что речь идет о конкретных персонажах «бахтинского круга», активных участниках научной жизни 1920–1930-х гг. Понятна и необходимость смиряться со спецификой исторической ситуации, заставляющей опираться не на документальные источники (их просто нет), а на устные свидетельства, приглушенные слухи и т. п.

У зарубежных славистов, знавших советскую ситуацию (М. Холквисту и К. Кларк, например), свидетельства бахтинского авторства не вызывали сомнений. Для тех же, кто с подобными обстоятельствами считаться не желал, отсутствие документально подтвержденных данных – аргумент в пользу противоположной точки зрения. Здесь во многом внешняя причина разногласий, состоящая в использовании разных систем доказательств, результатом чего оказывается изначальная неспособность одной стороны убедить другую в своей правоте. Не случайно именно более молодое поколение английских славистов, отдавшее предпочтение не «устной истории», а документу – имени автора на титульной странице издания, встало на сторону бахтинского не-авторства (К. Брендист, К. Хиршкоп и др.). Сошлемся на изданные в 2004 г. материалы международной конференции (Шеффилд, 1999) с выразительным названием «Круг Бахтина. В отсутствии наставника», в большинстве которых проблема «спорных текстов» решается не в пользу бахтинского участия, несмотря на то что при этом разрушается круг Бахтин – Волошинов – Медведев и исчезает поразительная научная «аура», приобретаемая «Формальным методом» – «Марксизмом и философией языка» – «Проблемами творчества Достоевского» при рассмотрении их в одном ряду как результата сотворчества [см. подробнее: 40].

Сегодня история публичного признания «спорных текстов» бахтинскими на родине мыслителя изучена достаточно полно и не раз описана. Как известно, началом ее стало выступление Вяч. Вс. Иванова на заседании Лингвистического объединения при лаборатории вычислительной лингвистики Московского университета, посвященном 75-летию М. М. Бахтина [см.: 46], когда, говоря о вкладе юбиляра в гуманитарную науку, среди его трудов докладчик назвал и работы, вышедшие под именами В. Н. Волошинова и А. Н. Медведева.

Но к столь однозначному признанию большинство отечественных гуманитариев было не готово. Не стремился к нему и сам М. М. Бахтин. Не случайна его реплика в беседе с В. Д. Дувакиным: «<…> у меня был близкий друг – Волошинов… Он автор книги “Марксизм и филоcофия языка”, книги, которую мне, так сказать, приписывают» ^{[6, c. 77–78]}. Ироническое «мне, так сказать, приписывают» наглядно характеризует отношение говорящего. О том же свидетельствуют и поздний комментарий В. В. Кожинова к статье 1971 г. «История литературы в работах ОПОЯЗа» к собственной фразе «Я имею в виду книгу П. Медведева – ближайшего единомышленника М. Бахтина – “Формальный метод в литературоведении”, изданную еще в 1928 году»: «На самом деле эта книга написана М. М. Бахтиным, но он признал это только перед кончиной; в 1971 году я не имел права назвать действительного автора» ^{[24, с. 282]}; и реплика Ю. М. Каган, воспроизведенная в примечаниях к письмам Б. Л. Пастернака П. Н. Медведеву: «Вероятно, Пастернак имеет в виду М. М. Бахтина и его отношения с Медведевым: Медведев состоял на службе в издательстве и благодаря этому мог оказывать материальную поддержку Бахтину, который в это время не служил и имел свободное время для работы над книгой. Слова Пастернака соответствуют тому, как Бахтин характеризовал свои отношения с Медведевым и В. Н. Волошиновым (друг и ученик Бахтина): “Мы были друзья, – говорил Бахтин. – Мы разговаривали. Но они служили, а у меня было время писать”. Потом добавлял свою любимую мысль: “Ведь творчество по существу своему анонимно!”» [цит. по: 44, с. 707]. Так в биографическом очерке В. В. Кожинова и С. С. Конкина появляется формулировка: «На основе бесед с Михаилом Михайловичем, посвященных проблемам Философии и психологии, Филологии и эстетики, впоследствии сложился ряд статей и книг» ^{[25, с. 6]}. Она с одной стороны, позволяла цитировать медведевско-волошиновские работы как близкие бахтинской концепции, с другой – освобождала от необходимости обосновывать авторство М. М. Бахтина.

Подчеркнем, что эта формулировка использовалась в работах многих ученых. Так, Н. В. Гельфанд во вступительных заметкам к публикациям текстов В. Н. Волошинова и П. Н. Медведева укажет, что В. Н. Волошинов «на основе бесед с Бахтиным написал ряд работ по эстетике и философии искусств» ^[15], а книга «Формальный метод в литературоведении» «по своим идеям <…> близка книгам М. М. Бахтина “Проблемы творчества Достоевского” и В. Н. Волошинова “Марксизм и философия языка”» ^[16]. Аналогична позиция С. С. Конкина в критико-биографической статье 1985 г.: «В продолжение пяти лет (до весны 1930 года) он [Бахтин] занимается проблемами общего языкознания, критическим обзором теорий З. Фрейда и его последователей. В эту работу М. М. Бахтин вовлекает и своих друзей В. Н. Волошинова и П. Н. Медведева. В результате из круга этих людей выходит ряд принципиально важных исследований» ^{[26, с. 9]}. При этом годом раньше он высказывается куда определеннее, характеризуя публикацию М. М. Бахтиным книг под чужими именами как «редкий в истории науки факт, свидетельствующий о душевной щедрости Михаила Михайловича и о весьма своеобразной творческой атмосфере, царившей в дружеском кругу этих людей» ^{[27, с. 217]}, и добавляет существенную деталь в примечаниях: «В личных беседах с автором этих строк говорил, что основной текст этих книг, концептуальные их идеи принадлежат ему, Бахтину. Это обстоятельство, впрочем, нетрудно уяснить и из круга идей, волновавших в ту пору М. М. Бахтина, и их стилевого своеобразия самих книг» ^{[27, с. 229]}.

Последние аргументы, очевидно, не были безусловными для оппонентов, но они укладываются в формирующуюся в отечественной бахтинистике традицию интерпретации «спорных текстов». Началом ее следует считать примечания С. С. Аверинцева и С. Г. Бочарова к «Эстетике словесного творчества», где была предложена формулировка «основной текст книги принадлежит М. Бахтину» ^{[3, с. 386, 399, 403]}. Это, в свою очередь, позволило им напрямую называть «спорные тексты» бахтинскими: «Основательный анализ “импрессивной теории эстетики” дан автором (Бахтиным. – О. О., В. К.] в книге “Формальный метод в литературоведении. Критическое введение в социологическую поэтику”»; «понятие “социальная оценка”, обоснованное в ряде работ Бахтина второй половины 20-х гг., наиболее подробно – в книге “Формальный метод в литературоведении”»; «Учение де Соссюра было рассмотрено Бахтиным в книге “Марксизм и философия языка”»; «особенно значителен Лео Шпитцер, на книги которого неоднократно ссылается в своих работах Бахтин (см.: Волошинов В. Н. Марксизм и философия языка <…>; Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского»; «Разнообразные формы передачи чужой речи в конструкциях русского языка <…> были детально описаны автором еще в 20-е гг. в книге “Марксизм и философия языка”»; «Характеристика понимающей и интерпретирующей психологии Дильтея была дана автором в книге “Марксизм и философия языка”» ^{[3, с. 392, 393, 400, 400, 403, 408]}.

Можно констатировать закрепление традиции в отечественной бахтинистике к началу 1990-х. Бахтинское авторства подтверждают и появившиеся в это время свидетельства: мемуары Л. С. Гинзбург ^{[18, с. 328; 17, с. 172, 175]}, выступления В. Н. Турбина, С. С. Конкина, С. С. Бройтмана ^{[47; 28; 11]}, которые характеризуются личной незаинтересованностью авторов в проблеме «спорных текстов», отсутствием претензий на окончательное решение вопроса, изложением фактов без какой бы то ни было интерпретации.

Особое место в их ряду занимает статья С. Г. Бочарова «Об одном разговоре и вокруг него» ^[7], написанная в момент серьезного усиления спора сторонников и противников бахтинского авторства. Она соединила свидетельство очевидца, напрямую спрашивавшего М. М. Бахтина о «спорных текстах», и исследование высокопрофессионального филолога, воссоздающего историко-литературный и научный контексты проблемы. Появившаяся на страницах «Нового литературного обозрения», которое в тот момент обоснованно претендовало на роль ведущего литературоведческого журнала, радикально трансформирующего российское гуманитарное сознание, она стала весомым аргументом в пользу бахтинского авторства. Признание Бахтина (в подробном пересказе его душеприказчика) оказывается вполне исчерпывающим. Таким образом, передававшиеся многие годы «устные истории» получили наконец статус опубликованных и, что немаловажно, в достаточной мере разъясненных. Казалось бы, ситуация разъяснена и не требует дальнейшего обсуждения, тем более что даже самые активные противники бахтинского авторства не отрицали его сотворчества, признавая за ученым, по меньшей мере, факт участия.

Однако усилив