К вопросу о возникновении перфекта в германских языках

Бондарь Владимир Анатольевич кандидат филологических наук доцент, кафедра делового иностранного языка, Санкт-Петербургский государственный университет 199034, Россия, г. Санкт-Петербург, ул. Университетская Наб., 7-9, оф. 184 Bondar' Vladimir Anatol'evich PhD in Philology Associate Professor of the Department of Business English at St. Petersburg State University 199034, Russia, g. Saint Petersburg, ul. Universitetskaya Nab., 7-9, of. 184 alstar@inbox.ru

1. Вводные замечания

В вопросе возникновения перфекта (havedone, habengemacht) в германских языках исследователи занимают две прямо противоположные точки зрения: одни считают, что он был заимствован из латинского или ранних романских языков ^{[7],[13],[16],[28]}, другие же полагают, что перфект развился независимо от влияния извне, являясь результатом эволюции конструкции с посессивным глаголом и вторым причастием ^{[8],[2],[26],[11]}. Серьезное и всестороннее обоснование «латинской гипотезы» представлено в трудах Б.Дринки. По мнению автора, заимствование перфекта в германские языки могло происходить в рамках общего культурного пространства (языкового союза), возникшего в Каролингской империи, где латинский был одним из официальных языков и обладал престижным статусом ^{[16, с. 610-613 и далее]}.

В данной статье мы рассмотрим, насколько аргументы сторонников «латинской гипотезы» возникновения германского перфекта являются обоснованными. В нашем анализе конструкцию посессивного глагола «иметь» с причастием II для германских языков будем условно называть haben+причастие II. Главными вопросами, затрагиваемыми в исследовании, будут возможные пути заимствования, диахроническое развитие конструкции в германских языках (функционально-семантические характеристики) и вытекающая отсюда степень (уровень) грамматикализации конструкции в различных германских диалектах. Важным в методологическом подходе к решению данной проблемы, как мы полагаем, должен стать учет диахронической и синхронической неоднородности языкового материала, на который указывал еще Дж. Ласски, отмечавший, что в предыдущих исследованиях по древнеанглийскому перфекту не принимали во внимание «элемент времени и места, … рассматривали авторов, которые жили в разных частях Англии и в разные века так, как будто английский язык застыл в отношении употребления грамматических времен с IX по XII вв. и как будто все население Англии говорило на абсолютно одинаковый манер» ^{[23, с. 32-33]}.

2. Языковые заимствования

В целом, в вопросе о языковых заимствованиях существует обширный типологический материал, свидетельствующий о возможности переноса из языка в язык не только отдельных явлений (конструкций), но и целых грамматических систем, например, видо-временной в чинукских языках ^{[19, с. 143]}. В этом отношении германские языки не являются исключением. Причем если появление в английском языке, например, такой конструкции как абсолютный дательный причастный оборот, исследователями единодушно приписывается влиянию латинского языка, то ряд других: аккузатив с инфинитивом, перифрастическое do, а также перфект, вызывают споры [подробнее см. в 17]. Немаловажным являются и типологические данные, касающиеся стратегий заимствования определенных грамматических явлений в зависимости от уровня их семантической абстрактности. Так, на примере анализа типологических данных по превербам П.М. Аркадьев делает вывод, что в рамках аспектуальных систем заимствуются превербы с менее абстрактными функциональными и семантическими характеристиками (менее десемантизированные) ^{[1, с. 242]}.

При этом в таких спорных случаях важно не просто гипотетическое предположение или констатация факта заимствования, основанные на наличии идентичных конструкций у двух контактирующих длительное время языков, что очень соблазнительно сделать при существовании уже доказанных фактов заимствования. В такой ситуации, существенным, как мы полагаем, является анализ целого ряда аспектов: каким образом грамматическая конструкция (в нашем случае перфект) могла быть заимствована (пути заимствования), в какой форме (семантика конструкции), с какой целью (что, предположительно, могло послужить причиной заимствования). В качестве сопутствующих критериев наряду с данными пунктами можно добавить еще три аспекта, выделенные Ф. Блаттом: вписывается ли конструкция в синтаксическую систему языка-реципиента или является для нее чуждой; вытеснила ли конструкция какую-либо автохтонную конструкцию; и какова частотность конструкции в переводных (научных) текстах по сравнению с оригинальной литературой ^{[17, с. 19]}.

В данном исследовании мы рассмотрим доступный нам материал различных древнегерманских языков. Однако степень привлечения языкового материала будет различной, что связано с особенностями дошедших до нашего времени письменных памятников. Так, важные для нашего анализа примеры из готского языка ограничены лишь некоторыми случаями использования посессивного глагола со вторым причастием. Перфект и результативные конструкции в древнеисландском, несмотря на их значимость для общего понимания развития перфекта, менее значимы для нас, поскольку самые ранние тексты датируются началом XIII в., что позволяет трактовать перфект и как позднее заимствование, и как результат самостоятельного развития. При этом, однако, необходимо отметить, что существование незначительного количества примеров темпорального перфекта в рунических надписях XI в. ставит под сомнение «латинский след» в развитии германского перфекта. Наконец, при анализе темпов грамматикализации посессивной конструкции, предваряющей появление перфекта в германских языках, мы будем опираться преимущественно на древнеанглийский (англо-саксонский), древневерхненемецкий и древнесаксонский, в которых представлен достаточно обширный материал с VIII до XII – период становления перфекта.

3. Предполагаемые пути заимствования

Говоря о влиянии латинского языка на германские языки, можно выделить два пути вероятного заимствования: через духовенство, представители которого во многих случаях были билингвами ^[29] и через Каролингский языковой союз ^{[16, с. 2013]}. В последнее время гипотеза Б.Дринки принимается исследователями без каких бы то ни было оговорок как наиболее правдоподобная гипотеза. При этом, однако, как мы полагаем, существует ряд фактов, которым сложно найти объяснение в рамках данной гипотезы, что делает ее маловероятной. Мы начнем наш анализ с рассмотрения данной гипотезы. Что же касается первого пути заимствования, то он во много сопряжен с процессом распространения христианства среди германских племен. Здесь одним из главных контраргументов, который, надо отметить, несколько портит картину и в гипотезе Б.Дринки, выступают древнескандинавские примеры перфекта в экспериенциальном значении, зафиксированные в рунических надписях XI в.: han hafþi ystarla u(m) uaRit lenki – Он долго был на западе (см. аналогичные примеры в ^{[20, с. 116-118]}).

В других языках, чьи народы прошли процесс христианизации несколькими веками ранее (англо-саксы с VI в., а также с VIII в. германские племена, входившие в Каролингскую империю и говорившие на различных диалектах: древнесаксонский, древневерхненемецкий), темпорального перфекта с причастием от глагола have не наблюдается (особенно на ранних этапах, например, в текстах Отфрида или переводе Беды). В древнеанглийском такие примеры впервые фиксируются в Англосаксонской хронике и ряде других текстов в конце XI-начале XII вв. При этом процесс христианизации скандинавских народов проходил как раз в XI-XII вв. Таким образом, создается ситуация, при которой в странах, где христианизация началась раньше, чем среди скандинавских народов, темпоральный перфект от глагола have в качестве второго причастия фиксируется в более поздних текстах, а в скандинавских языках – практически моментально с самого начала христианизации. Из этого можно было бы сделать вывод, что скандинавские диалекты заимствуют сразу перфект, а другие древнегерманские языки – результатив, то есть копируют ранние модели употребления посессивного глагола и второго причастия, которые были распространены в классической латыни и в которых посессивный глагол сохранял свое лексическое значение. Такое развитие событий кажется едва ли правдоподобным: нет каких-либо оснований предполагать, что одна и та же грамматическая конструкция будет заимствоваться по-разному в разных германских диалектах.

Говоря о скандинавском материале, Б.Дринка бегло упоминает лишь о фиксации перфекта в поздних рунических надписях, отмечая тот факт, что в ранних текстах перфект не использовался, а в тексте «Младшей Эдды» XII в. уже достаточно частотен ^{[16, с. 617-618]}. Но ранние тексты как раз относятся к XII-XIII вв. ^{[5, с. 10-15 и далее]}. Отсутствие более ранних письменных памятников наподобие тех, которые мы встречаем в древнеанглийском языке (переводы короля Альфреда IX в.) не дают нам полной картины развития перфекта в скандинавских языках. Но, тем не менее, если провести линию между примерами перфекта в поздних рунических надписях XI в. и тем, что мы встречаем в ранних сагах, то можно утверждать, что перед нами открывается финальная стадия становления перфекта: переход от статального результатива к темпоральному перфекту – процесс, который наиболее четко прослеживается в древнеанглийском.

Каковы основные аргументы гипотезы Каролингского языкового союза? По мнению Б.Дринки, в данный союз, в котором, несомненно, ключевым в социолингвистическом плане являлась латынь, входили различные языки, в частности немецкий, который рассматривается автором гипотезы в качестве основного языка (a core language). Он предоставляет материал, доказывающий влияние латинского в плане заимствования перфекта. Подробнее мы рассмотрим данный аргумент в разделе, посвященном различным темпам грамматикализации конструкции с посессивным глаголом.

Еще одним аргументом, хотя и косвенным, является готский язык. Остановимся подробнее на данном вопросе.

4. Готский материал

Если говорить о перфекте, то в готском языке нет примеров, которые можно было бы трактовать как грамматикализованный посессивный перфект. Б.Дринка полагает, что такая ситуация выступает в качестве сильного аргумента в пользу того, что другие германские языки «выстроили посессивный перфект по латинской модели» ^{[16, с. 617]}.

При этом отсутствие грамматикализованного перфекта можно рассматривать и с другой точки зрения: готский материал демонстрирует лишь начальный этап того процесса, который приведет к развитию темпорального перфекта. Рассмотрим, что дает нам право подходить к вопросу с такой стороны.

Прежде всего, в готском зафиксированы примеры употребления посессивного глагола со вторым причастием. Например, Марк 8:17 – daubatahabaiþhairtoizwar (πεπωρωμένην ἔχετε καρδίαν ὑμῶν – имеете окаменелыми сердца ваши), Иоанн 17:13 – habainafahedmeinausfullida (ἔχωσιν πεπληρωμένηντὴν χαρὰν τὴν ἐμὴν – имеете радость мою совершенную), Лука 19:20 – habaidagalagidana (εἶχον ἀποκειμένην – имел хранимой). Данные примеры, в целом, следуют древнегреческому оригиналу и представляют собой свободное сочетание лексически полнозначного посессивного глагола и второго причастия, согласованного с прямым дополнением по числу, роду и падежу. Семантически такая конструкция указывает на то, что субъект обладает объектом, находящемся в определенном состоянии в результате совершенного над ним действием со стороны субъекта. Важным здесь является сохранение посессивным глаголом своей полной лексической семантики обладания и в некоторых случаях даже значения «держать», «удерживать». Примечательно, что подобные примеры переводятся с сохранением посесивного глагола не только в латинском варианте, который затем воспроизводится в дошедших до нас древнегерманских переводах, но и в других языках. Так, в частности, в церковнославянском, в котором существовал перфект, выражаемый глаголом «быть» и вторым причастием, приведенные выше примеры передаются с глаголом «иметь»: окаменено сердце ваше имате (Марк 8:17), да имут радость мою исполнену (Иоанн 17:13), имех положену (Лука 19:20). Кроме того, посессивный глагол прослеживается в данных примерах и в ряде современных языков, где «иметь» обладает довольно высоким коллокационный потенциалом, но в языке нет полноценного перфекта: украинском и польском.

Более того, о низкой степени грамматикализации посессивного глагола в готском явно говорить не приходится, поскольку существуют примеры, в которых данный глагол употребляется метафорически, что указывает на определенную степень его десемантизации: (Лука 14:18) habai mik faurqiþanana (ἔχε με παρῃτημένον – извини меня; букв. имей меня извиненным). В церковнославянском в данном примере также используется посессивный глагол. Несомненно, говорить о наличии перфекта на материале готских примеров нельзя. Однако мы полагаем, что подобного рода коллокации являются допустимыми в том случае, если глагол «иметь» обладает достаточно большим потенциалом к сочетаемости с различными дополнениями, о чем свидетельствует пример из Луки 14:18, а также перевод аналогичных примеров в других языках, в частности, церковнославянском, польском и украинском. Именно такого рода конструкцию мы встречаем в древневерхненемецком переводе Тациана IX в. при передаче латинского ficihabebatplantatam – phigboum habeta giflanzotan (имел фиговое дерево посаженным), в котором, как правильно отмечает Б.Дринка, у глагола habeta полностью сохраняется лексическое значение обладания. Для возникновения таких коллокаций не обязательно их заимствовать из другого языка: глагол «иметь» просто отражает посессивность, обладание предметом, состояние которого при этом описывается причастием, функционально выступающим в качестве прилагательного. В какой-то степени, «имел дерево посаженным» семантически аналогично фразе «имел посаженное дерево» с отличием в синтаксическом оформлении.

5. Семантический потенциал глагола «иметь»

Исходя из вышесказанного, мы предполагаем, что дальнейшее развитие конструкции на пути к перфекту в германских диалектах было связано не с греческим или латинским влиянием, а в частности с развитием коллокационного потенциала глагола «иметь». Так, если мы возьмем вхождение в Оксфордском словаре на глагол have, то увидим, что данный глагол имеет более 40 значений, большая часть которых фиксируются уже в древнеанглийский период. Сема посессивности охватывает различные коллокации: обладание качеством, тенденцией, способностью (hæfð ylde on gearum – быть старым; букв. иметь возраст в годах); нахождение в родственных отношениях (hæfde his dohtor him to cuene – взял себе свою дочь в королевы; букв. имел свою дочь себе в качестве королевы); пространственные отношения (twamilahæfdeMartinusframhismynstre – две мили находился Мартин от своего монастыря; букв. две мили Мартин имел от своего монастыря) и др. Аналогичная ситуация прослеживается и в других германских диалектах, например, в древнескандинавском у глагола насчитывается 15 значений. Когда германские языки достигают данного уровня в развитии, посессивный глагол начинает использоваться в конструкциях со вторым причастием, по-прежнему, в большинстве случаев сохраняя лексическое значение, но выступает в качестве результатива, указывающего на достижение субъектом определенного положения по аналогии с тем, что существует в современных германских языках, например, в английском: have something done. Анализируя семантику конструкции habban+причастие II в древнеанглийском К.Кэри также приходит к выводу, что примеры, доступные нам для анализа, в основном выражали статально-результативное значение и называет такого типа конструкцию результирующей статально-процессной (ResultantState-Process) ^[14]. Такой подход позволяет объяснить отсутствие непредельных глаголов, а также таких статальных глаголов как have и be, используемых в качестве второго причастия, а также отсутствие it в качестве субъекта действия. Данные глаголы появляются в тот момент, когда конструкция преодолевает статально-результативную семантику и начинает выражать действие, т.е. становится темпоральным перфектом.

Таким образом, можно выделить два вида конструкций посессивного глагола и второго причастия, которые, по сути, обладают результативной семантикой. Первый тип является изначально свободным сочетанием, в котором посессивный глагол полностью сохраняет свое лексическое значение, а причастие выполняет чисто атрибутивную функцию; примеры данного типа результативной конструкции фиксируются уже в готском. По мере развития коллокационного потенциала посессивнго глагола, have начинает сочетаться с причастиями от глаголов, которые обозначают произведенное над объектом действие, результаты которого находятся в сфере владения субъекта. Причем на данном этапе выполнение действия самим субъектом или кем-либо иным не маркируется: принадлежность действия исключительно субъекту будет выражаться исключительно перфектом:

Результатив первого типа –[cobede, 4:23.328.6.3290] & þa stafas mid him awritenehæfde– и те буквы написанные при себе имел;

Результатив второго типа – [ÆCHom I, 31:441.63.6126] Ic hæbbe gebunden þone feond – Я связал того врага (Бук. У меня тот враг связан).

Такое разграничение позволяет объяснить, во-первых, незначительное количество примеров результатива первого типа (в ^[25] отмечается крайне незначительно количество таких примеров в древнеанглийском), что очевидно при развитой семантике посессивного глагола и, во-вторых, наличие, с одной стороны предельных глаголов, а также различных глаголов, указывающих на отсутствие обладания каким-либо предметом – forletan (потерять), gefan (дать), которые невозможно объяснить при условии, что посессивный глагол сохраняет семантику обладания. В результативе второго типа посессивный глагол по аналогии с современной английской конструкцией havesmthdone сохраняет общее значение принадлежности какого-либо действия и его результата субъекту действия (ср., примеры в русских говорах – «он деньги получивши» в ^{[9, с. 218]}).

Почему и каким образом могла закрепиться и развиться конструкция с посессивным глаголом в германских диалектах? Применяя первый критерий Ф. Блатта к нашему анализу и опираясь на наше предположение о важности посессивного глагола для становления результативной конструкции, мы можем сказать, что данная коллокация и ее дальнейшее развитие не было новым синтаксическим явлением для германских языков. Данный вывод поддерживается также наличием в готском языке конструкция wisan+ причастие II, которая использовалась для передачи аспектуальных оттенков действия. И поскольку результатив в своей семантике содержит аспектуальный момент – субъект обладает результатами действия – а древнегерманские глаголы «иметь» и «быть», как было показано Э.Бенвенистом ^{[2, с. 203-224]}, находились в комплементарной отношениях – выстраивание по синтаксической модели wisan+причастие II, становится возможным и вполне обоснованным. Кроме того, именно переход конструкции wisan+причастие II от пассивного значения в готском к активному значению в других германских языках в более позднюю эпоху недвусмысленно указывает на отсутствие влияние извне ^{[31, с. 364-365]}. Таким образом, причиной дальнейшего распространения haben+причастие II в германских языках может быть стремление заполнить акциональную лакуну в оппозиции к конструкции с непереходными пассивными причастиями. Отсюда низкая частотность конструкции и отсутствие грамматикализованных примеров в ранних древнегерманских языках, о чем говорит Б.Дринка. Кроме того, возможность выражать акциональные характеристики действия различными лексическими способами (глагольными приставками, в частности, ge/gi или наречиями, такими как древнеанглийское ær в контекстах с претеритами) с успехом семантически заменяло результативные конструкции с посессивным глаголом.

6. Темпы грамматикализации конструкции

Ранее мы отмечали, что наличие результатива первого типа в готском языке и появление и развитие результатива второго типа в ходе расширение коллокационного потенциала посессивного глагола делает излишним обращение к гипотезе влияния извне.

Хотя, как отмечает О.А. Смирницкая, касаясь вопроса о развитии перфекта в германских языках, «относительная и абсолютная хронология реконструируемых процессов представляет...большие трудности» ^{[10, с. 33]}, мы полагаем, что в рамках периода VIII-XI вв. мы можем прибегнуть к сравнительному семантическому анализу данной конструкции среди древнегерманских языков и проследить темпы ее грамматикализации. Так, исследователями неоднократно отмечалась «разновременность распространения сочетаний в ингвеоно-скандинавском и верхненемецком ареалах» ^[10]. Рассмотрим подробнее, в чем заключаются расхождения в употреблении конструкции haben+причастие II в разных германских диалектах. В качестве предмета анализа возьмем несколько синтаксических критериев, а именно: использование конструкции в безобъектных синтаксических позициях, употребление рефлексивов в качестве дополнения, а также использование темпоральных наречий. Данные критерии, как мы полагаем, могут свидетельствовать о грамматикализационных процессах перехода конструкции из статуса свободного сочетания со статально-результативной семантикой в аналитическую конструкцуию с темпорально-антериорным значением. Несомненно, отсутствие дополнений не является прямым доказательством перфективизации конструкции, как и наличие или отсутствие одного из перечисленных критериев. Однако тенденцию в семантическом сдвиге конструкции они могут отображать.

Рассмотрим употребление объектов в текстах некоторых древнегерманских языков, из которых мы исключаем древнескандинавский (древнеисландский), что связано с поздней фиксацией текстов (саг), относящихся, в основном, к XIII в., периоду, когда во всех германских языках развился темпоральный перфект с основными характеристиками и значениями, которые характерны и для современного состояния.

Таблица 1. Распределение дополнений с haben+ причастие II в германских диалектах.

Из таблицы 1 видно, что в текстах, принадлежащих одному синхронному срезу, т.е. IX в., анализируемая конструкция проявляет различные синтаксические характеристики, что говорит о различных уровнях ее грамматикализации: древнеанглийский язык в плане употребления безобъектных примеров операжает другие языки, в частности, древневерхненемецкий, в котором случаев с отсутствием дополнений не зафиксировано. Более того, если в тексте Отфрида встречаются примеры, в которых некоторые глаголы используются с сентенциальными дополнениями (объект выражен союзом или наречием) – so wir éigun nu gispróchan (так мы теперь сказали) и éigun sus gidán (таким образом, мы сделали) – которые можно трактовать как конструкции с прямым дополнением, то в древнеанглийском ряд глаголов говорения, например, sprecan (говорить), а также такие глаголы, как gewifian (жениться), findan (находить; определять, устанавливать) используются без дополнений. Если бы очагом распространения латинского влияния был бы Каролингский языковой союз, как утверждает Б.Дринка, то мы ожидали бы увидеть обратную картину: на первом месте по использованию безобъектных примеров haben+причастие II был бы древневерхненемецкий.

Более того, в древнеанглийском и древнесакоснском уже в данный период фиксируются случаи с непрямыми дополнениями (объекты, стоящие в родительном и дательном падежах), например, с глаголом helpan «помогать». О более продвинутой ступени грамматикализации конструкции haben+причастие II в данных языках свидетельствуют примеры с некоторыми глаголами движения: в древнеанглийском gegan «идти», gefaran «идти», «ехать», geferian «двигаться», «ехать» и др. Характерной чертой употребления данных глаголов в древнеанглийском является то, что все примеры используются либо с прямым дополнением, либо с определением места. Это создает предельность ситуации и в целом вписывается в общую картину преобладания результативной семантики у конструкции haben+причастие II: sumne dæl þæs weges – некую часть пути, on þæm emnete – по равнине. В древневерхненемецком примеры с непрямым дополнением появляются только у Ноткера, т.е. в конце X в. – начале XI в., что также делает несколько сомнительным вопрос влияния латинского языка и в особенности через канал языкового союза при Каролингах.

Еще одним показателем потери посессивным глаголом своего лексического значения является использование рефлексивных местоимений в качестве прямого дополнения ^{[18, с. 543]}. И здесь различие аналогично тому, что мы видили при дистрибуции типов дополнений: в древнеанглийском такие случаи зафиксированы, хотя и в крайне малом количестве, уже в ранних текстах «Пастырское попечение», «Мировая история» Орозия (IX в.), а также в «Хелианде» (IX в.), но в древневерхненемецком такие случаи впервые фиксируются опять же только у Ноткера (XI в.).

Приведенные факты свидетельствуют не только о разных степенях и темпах грамматикализации конструкции в германских языках, но и косвенно подтверждают различие в семантике конструкции. Так, отсутствие непрямых дополнений и безобъектных случаев употребления конструкции, использование исключительно предельных глаголов, а также отсутствие случаев использования haben+причастия II с такими наречиями как e (ранее, до) и lange (долго), которые появляются в верхненемецком лишь к XIII в. (см., например, ^{[27, с. 17 и далее]}) являются свидетельством в пользу того, что данная конструкция в древневерхненемецком имела статально-результативное значение. Ситуация в древнесаксонском и древнеанглийском сложнее, поскольку в текстах есть примеры, которые указывают на возможное темпорально-перфектное значение (ср., например, ^[21] для древнеанглийского, ^[30] для древнесаксонского), в частности примеры с наречием ær, а также использование дуративных глаголов:

(1) swa god swa yfel, swa hi ær gewyrht habbađ – как хорошие, так и плохие, которые они ранее совершили («Никодимово Евангелие»)

(2) hæfde standen fulle seofeniht – простояла целую неделю («Хроника Питерборо»)

Примечательно, что пример (1) относится к позднему древнеанглийскому периоду (XI в.), как и дуративные глаголы с конструкцией (XI-XII вв.). Опять же в «Хронике Питерборо», которая фактически стоит на стыке древнеанглийского и среднеанглийского, в записях от 1096 г. и 1140 г. используются причастия от статального глагола be: heafdegebeon и hefdeben, также как и в древнескандинавском, в экспериенциальном значении. Развитие же экспериенциального значения в английском языке относится к началу среднеанглийского периода ^{[14, с. 91-102]}.

Приведенные данные указывают на то, что семантика конструкции в древнеанглийском, как и других древнегерманских языках была статально-результативной, и это соответствует результатам исследований, проведенных К.Кэри и У.Детгецом ^[14],[15]. В пользу такой интерпретации говорит отсутствие вплоть до поздних древнеанглийских текстов примеров с непредельными, дуративными глаголами, отсутствие примеров с вводным местоимением it в качестве подлежащего, а также преобладание глаголов с семантикой совершения (accomplishment) и достижения (achievement), что соответствует статально-результативной семантике конструкции.

В этой связи уместно упоминание конструкции mieć+причастие II в современном польском языке, которое, по мнению В.Абрахама, не является заимствованием из немецкого и в определенной степени повторяет грамматикализационный путь немецкого перфекта ^[12]. В современном польском из 200 случаев употребления посессивного глагола лишь в 2 примерах за ним следует прошедшее причастие, что составляет 1% ^{[21, с. 184]}. Именно статально-результативная семантика делает данную конструкцию периферийной. Отсюда вполне справедливы параллели, которые проводит В.Абрахам между древневерхненемецкой конструкций haben+причастие II и польской с посессивным глаголом mieć. В западно-германских языках данная конструкция, как мы показали, находилась на более продвинутой ступени грамматикализации, но ее низкая частотность по-прежнему указывает на то, что она в целом обладала семантикой результатива.

Возникая спонтанно как свободное сочетание для обозначения изменения состояния объекта в результате совершенного над ним действия, функции конструкции в статально-результативной семантике пересекались с функциями претеритов, образованных с помощью перфективирующей приставки ge-. Результирующая семантика данного префикса, особенно характерная для готского ^[10], а также древневерхненемецкого [Leiss 1992], прослеживалась и в древнеанглийском, хотя и не со столь четкими функциональными характеристиками ^[24],[10]. Наличие глаголов с данной приставкой, как мы полагаем, могло быть сдерживающим (хотя и не единственным) фактором для более широкого распространении конструкции.

Более того, как отмечают некоторые исследователи, haben+причастие II была стилистически маркированной конструкцией ^{[6, с. 82]}, что, как мы полагаем, также способствовало ее вытеснению на периферию глагольно-видовой системы языков и сужению сферы ее использования (ср., например, современный перфект в немецком, который получил большое распространение в разговорной речи в противовес претериту, доминирующему в книжном языке). Иными словами, haben+причастие II, являясь изначально свободным сочетанием слов и затем, переходя в процессе грамматикализации на уровень результатива со статальной семантикой, не включалось в видо-временную систему германских языков, основанную на глагольном противопоставлении прошедшего и настоящего. Таксисные и аспектуальные отношения выражались с помощью лексических средств, лексической семантики глаголов, либо лексико-грамматических средств (перфективирующей приставки ge-). В такой системе маловероятным будет выглядеть сценарий, при котором в эпоху Каролингов из ранних романских языков, в которых уже фиксируется перфектное употребление конструкции [см. 8] заимствуется данная конструкция в ее статально-результативном значении. Говорить о том, что она заимствуется как темпоральный перфект в связи с вышеприведенными примерами было бы абсолютно неоправданно.

7. Социолингвистический аспект

Пожалуй, наиболее сложным вопросом в развитии перфекта в германских языках является его социолингвистический статус? Ю.С. Маслов полагает, что именно глубокая степень грамматикализации конструкции, потеря связи ее семантики с исходным статально-результативным значением, непосредственно выводимом из суммы значений компонентов конструкции, были характерны для просторечного (разговорного) регистра языка, что находит отражение в параллельных явлениях в ранней истории романских языков по сравнению с классической латынью, наличием более продвинутых грамматикализованных примеров в «Беовульфе» и аналогичного соотношения в употреблении посессивного перфекта в русских говорах и литературной норме ^{[8, с. 267 и далее]}. Примеры использования конструкции в ее статально-результативном значении в ранних древневерхненемецких текстах в таком случае следует рассматривать как ориентацию на классическую латынь, что позволило бы объяснить некое отставание в грамматикализации конструкции в данном языке. При таком подходе не вполне понятным становится постепенное использование все более и более грамматикализованных примеров в зафиксированных памятниках. Это ведет к парадоксальной ситуации: вместо скачкообразного перехода от результатива к перфекту, который происходит в связи с разрушением наддиалектной нормы и проявлением и проникновением во вновь формирующуюся норму диалектных (разговорных) форм, мы наблюдаем медленную семантико-синтаксическую эволюцию результатива.

О.Тимофеева предлагает видеть в древнеанглийском некий особый язык, синтаксис которого не был знаком стандартному древнеанглийскому языку (common Old English), но в отличие от Ю.С. Маслова она полагает, что синтаксис дошедшего до нас древнеанглийского языка в литературных памятниках был во многом ориентирован на латынь ^{[29, с. 31]}. Однако, как отмечал сам аббат Эльфрик его переводы (в частности Моисеевого Пятикнижья) предназначаются для простых людей, которые знают только язык своих предков. В таком случае автор должен был использовать перфект. Маловероятность заимствования перфекта через латынь подтверждается и официальными документами, в которых habban+причастие II зафиксировано в статально-результативном значении (хартии – 10 примеров и законы Альфреда и Ине – 9 примеров). В древнеанглийском возникает также трудность обоснования заимствования конструкции из латинского вследствие плохого знания латыни многими представителями духовенства, о чем есть свидетельства, например, аббата Эльфрика, который жаловался на то, что ни один священник вплоть до времен Дунстана (X в.) не мог ни писать, ни понимать по-латыни. Тогда что же следует говорить о простых носителях древнеанглийского языка и как бы данная конструкция воспринималась ими, в случае если ее заимствовали высшие круги общества? И если предположить, что конструкция все же была заимствована образованным слоем духовенства, то остается непостижимым, каким образом, она могла попасть в устную традицию, например, в текст «Беовульфа»? При этом, как мы уже показали в одной из работ ^[3], семантика и синтаксические особенности конструкции habban+причастие II в «Беовульфе» ничем не отличались от конструкции, употребляемой в позднедревнеанглийских прозаических текстах. Процессы возникновения темпорально-антериорного значения прслеживаются не только в устной поэзии, но и прозе и ограничиваются XI-XII вв.

Таким образом, вышеприведенные противоречия, возникающие при попытке придать конструкции определенный социолингвистический статус и связать ее возникновение с тем или иным слоем древнеанглийского общества (едва ли ситуация в других германских языках отличалась радикально), а также использование конструкции как в официальных документах, так и поэмах, связанных с устной традицией, указывают на то, что haben+причастие II в древнегерманских языках являлось общеязыковым автохтонным явлением.

8. Выводы

Подводя итоги анализа, выделим тезисно аргументы, которые, как мы полагаем, ставят под сомнение «латинскую гипотезу» возникновения перфекта в германских языках:

· готский язык свидетельствует в пользу того, что уже на ранних этапах развития посессивный глагол обладал коллокационными способностями образовывать результативную конструкцию (результатив первого типа);

· дальнейшее развитие коолокационного потенциала посессивного глагола позволяло образовывать сочетания со статально-результативной семантикой наподобие тем, которые мы встречаем в современном английском языке – have smth done (результатив второго типа); образование могло строиться по модели wisan+причастие II на основе функционально-комплементраной дистрибуции глаголов be и have;

· расхождение в степени грамматикализованности конструкции в разных древнегерманских языках указывает на невозможность ее заимствования из латыни в темпорально-перфектном значении; об этом же свидетельствует семантическое развитие haben+причастие II в древнегерманских языках;

· нахождение древневерхненемецкого языка в очаговой контактной зоне (Каролингская империя) при явном отставании в темпах грамматикализации конструкции в языке по сравнению с другими германскими языками, находящимися на периферии или вне контактной зоны (древнсаконский, древнеанглийский, древнескандинавский) противоречат возможности проникновения перфекта через контакты с латынью в рамках Каролингской империи;

· низкая частность на ранних этапах (в сохранившихся памятниках вплоть до X-XI вв.) говорит о периферийном функциональном статусе конструкции, находившейся вне рамок видо-временной системы языков;

· на примере древнеанглийского продемонстрированы сложность и противоречия, возникающие при попытках проследить заимствование перфекта из латыни образованным слоем духовников; несмотря на явные стилистические особенности конструкции, она использовалась в различных жанрах и языковых регистрах.