Влияние географических и природно-климатических факторов на русский менталитет

Цуриков Владимир Иванович доктор экономических наук, кандидат физико-математических наук профессор, ФГБОУ ВПО "Костромская государственная сельскохозяйственная академия" 156530, Россия, Костромская область, пгт. Караваево, ул. Учебный городок, 34, каб. 211 Tsurikov Vladimir Ivanovich Professor, the department of Advanced Mathematics, Kostroma State Academy of Agriculture 156530, Russia, Kostroma Oblast, township of Karavaevo, Ucgebnyi Gorodok Street 34, office #211 tsurikov@inbox.ru Другие публикации этого автора

Наверное, не много найдется таких жителей России, которые станут оспаривать существование одного из самых, на мой взгляд, загадочных феноменов российской действительности, состоящего в некоей непостижимой предопределенности, уже который век раз за разом загоняющей Россию в порочный круг, очерченный вокруг бедности населения и порождаемого ею неистощимого желания к переделу собственности ^[22]. Экономист В. Наймушин определяет этот круг следующим образом: «Социальная нищета порождает несвободу, а всеобщая зависимость от чиновничьего произвола лишает граждан возможности экономического самоопределения, т. е. возможности преодолеть собственную бедность» ^[10]. Поэтому, заключает экономист, несмотря на прилагаемые реформаторами усилия, «цикл “бедность – несвобода – бедность” всякий раз загадочным образом воспроизводится».

Во многих российских регионах ситуация такова как будто Вторая мировая война закончилась только вчера, как будто накануне нас еще бомбили: неудовлетворительное состояние наших дорог, нехватка благоустроенного жилья, масса людей, роющихся в мусорных контейнерах в поисках чего-либо полезного. В последние годы начинает вызывать беспокойство состояние медицины и образования. У нас уровень неравенства доходов (индекс Джини) гораздо выше, а величина дохода, приходящего на душу населения, гораздо ниже, чем у наших бывших и побежденных нами противников во Второй мировой, причем как на Западе, так и на Востоке. Значит мы, граждане России, все-таки чем-то сильно отличаемся и от европейцев, и от азиатов ^{[1, 9, 14, 21-23]}.

Для примера коснемся вопроса специфического отношения россиян к праву собственности. Можно думать, что в России еще долго не будут относиться к частной собственности как к чему-то священному и неприкосновенному в силу того, что в сознании русского человека наличие собственности слабо связано с трудовыми усилиями. Г. Б. Клейнер в качестве одной из причин отсутствия связи в сознании индивида между затратами и результатами труда усматривает пожары, которые периодически «практически каждые 30 лет» уничтожали «имущество, находящееся в деревянном доме» ^{[7, с. 72-73]}. Мне представляется это объяснение слишком поверхностным, во всяком случае неполным, это далеко не самая главная причина сложившегося в менталитете россиянина специфического отношения к частной собственности.

Главная причина, по-видимому, коренится в особых, устойчивых отношениях между государством и индивидом, характерным для России. Индивид в России, фактически, никогда не был собственником. Более того, как правило, он не мог распоряжаться даже собственной жизнью. Г. В. Плеханов в попытке по памяти процитировать А. Герцена, так характеризует эти отношения: «Деспотизм существовал и в Западной Европе, и, несмотря на это, там все-таки никому не приходило в голову сечь Лессинга или отдавать в солдаты Спинозу» ^{[13, с. 8]}. Русский монарх, по словам Г. Федотова «имел полное “божественное” право казнить без суда и вины, жечь или сечь любого из своих подданных, отнять его состояние, его жену» ^[19].

Отношения к собственности формировались под влиянием полного беззакония, постоянно осуществляемых конфискаций и бесконечных переделов собственности. Частная собственность в России почти никогда не была легитимной. На Западе частная собственность являлась условием независимости индивида, а у нас независимых от государства индивидов не было, по крайнем мере, до Указа о дворянской вольности 1762-го года. В России не собственность прикреплялась к индивиду, как на Западе, а индивид к собственности – к земле, к мануфактуре, позже к колхозу и к предприятию. Владение собственностью носило условный характер и определялось произволом государства и его представителей. Монопольные права государства диктовали решения, от которых зависели все экономические агенты. Такое положение дел не только создавало предпосылки, но и стимулировало рентоориентированное поведение бюрократии и борьбу за захват контроля над ресурсами.

По словам Василия Розанова: «В России вся собственность выросла из “выпросил”, или “подарил”, или кого-нибудь “обобрал”. Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается» ^[17]. Не уважается не только собственность, не уважается и предприниматель. Надо сказать, что соответствующий имидж предпринимателя зародился отнюдь не при Советской власти. Юрий Латов отмечает: «В классической русской литературе XIX века нет буквально ни одного в достаточной степени положительного образа предпринимателя, зато отрицательных – сколько угодно. Дореволюционные русские писатели, от А. С. Грибоедова до А. П. Чехова, считали людей, отдавших свои силы презренной материальной наживе, «мертвыми душами», рядом с которыми даже лентяй Обломов выглядит положительным персонажем. Ничего похожего на поэтизацию предпринимательства в духе О. Бальзака, Д. Лондона и Т. Драйзера в отечественной литературе нет и в помине» ^[9].

Постоянно имеющееся (явно или неявно, формально или нет) право у государства на экспроприацию собственности порождало и порождает высокие риски экономической деятельности, узкий горизонт планирования, стремление к сокрытию собственности. Незащищенность и слабая легитимность прав собственности способствуют снижению уровня доверия между экономическими агентами, недоинвестированию, консервации неблагоприятного инвестиционного климата для внешних инвесторов.

Отсутствие видимой связи материального благополучия с личным трудом и произвол власти способствовали формированию более мягкого, чем на Западе, и терпимого отношения к неудачникам, бедным, нищим. Через подаяние, как отмечает Е. Балабанова, православные выполняют заповедь о любви к ближнему ^[1]. Как известно, этой чертой русской ментальности в настоящее время стал широко пользоваться криминал, превращая нищих и инвалидов в своих рабов и нещадно их эксплуатируя.

В настоящей работе мы ни в коем мере не ставим перед собой цель сколько-нибудь детально описать или дать анализ русской ментальности, русскому национальному характеру. Наша цель значительно скромнее. Мы попытаемся рассмотреть роль географических и природно-климатических условий, в которых протекала жизнь и хозяйственная деятельность восточных славян, и акцентировать внимание на тех особенностях русского менталитета, которые могли сформироваться под действием природных факторов. Для решения этой задачи мы будем опираться на мнение не только историков и культурологов, но и философов и экономистов.

Этими словами Николай Бердяев характеризует душу русского человека в своей статье «Судьба России». Затрагивая вопрос о влиянии географического фактора на особенности судьбы и психологии русского народа Н. Бердяев отмечает, что на необъятных просторах русских равнин «должен был образоваться великий Востоко-Запад, объединенное и организованное государственное целое» ^[2]. Однако построение этого государства, поддержание в нем порядка не легко давались народу. «Размеры русского государства ставили русскому народу почти непосильные задачи, держали русский народ в непомерном напряжении. И в огромном деле создания и охранения своего государства русский народ истощал свои силы» ^[2].

Важно отметить, что становление и поддержание государственности на этих необъятных просторах требовали от населения не только крайнего напряжения сил, но и подчинения всей жизни интересам государства и соответствующего подавления личных интересов во имя общественных. Поэтому у русского народа не получили своего развития сознание личных прав и самодеятельность общественных групп. Н. Бердяев подчеркивает, что эти просторы наложили своеобразный отпечаток на душу русского человека. Эта не знающая своих границ необъятность вошла в его собственную душу. «Широк русский человек, широк как русская земля, как русские поля. Славянский хаос бушует в нем. Огромность русских пространств не способствовала выработке в русском человеке самодисциплины и самодеятельности, – он расплывался в пространстве» ^[2].

По Бердяеву, в силу того, что западноевропейский человек стеснен малыми размерами своей земли, он вынужден существовать в условиях строгой самодисциплины и ответственности. Все вокруг него должно быть правильно рассчитано и оптимально распределено. Его спасение заключается в собственной организованной активности и интенсивной энергии, ибо «всюду он видит границы и всюду ставит границы». И вот именно эта «организованная прикрепленность всего к своему месту создает мещанство западноевропейского человека, столь всегда поражающее и отталкивающее человека русского» ^[2].

В отличие от европейца, русский человек не принуждаем пространственной узостью к концентрации своей энергии, к расчетливости, к экономии, в том числе, к экономии пространства и времени. Однако эта «власть шири над русской душой порождает целый ряд русских качеств и русских недостатков. Русская лень, беспечность, недостаток инициативы, слабо развитое чувство ответственности с этим связаны. Ширь русской земли и ширь русской души давили русскую энергию, открывая возможность движения в сторону экстенсивности. Эта ширь не требовала интенсивной энергии и интенсивной культуры». Эти недостатки абсолютно чужды, в частности, немцу, которому «противна славянская безбрежность» и, соответственно, он «должен презирать русского человека за то, что тот не умеет жить, устраивать жизнь, организовать жизнь, не знает ничему меры и места, не умеет достигать возможного» ^[2].

Очень ярко выразил свое неприятие немецких ценностей Ф. М. Достоевский в романе «Игрок»: «Ведь, право, неизвестно еще, что гаже: русское ли безобразие или немецкий способ накопления честным трудом? … А я лучше захочу всю жизнь прокочевать в киргизской палатке, … чем поклоняться немецкому идолу. … здесь везде у них в каждом доме свой фатер, ужасно добродетельный и необыкновенно честный. … всякая эдакая здешняя семья в полнейшем рабстве и повиновении у фатера. Все работают, как волы, и все копят деньги, как жиды. … Лет эдак чрез пятьдесят или чрез семьдесят внук первого фатера действительно уже осуществляет значительный капитал и передаёт своему сыну, тот своему, тот своему, и поколений через пять или шесть выходит сам барон Ротшильд или Гоппе и Комп., или там чёрт знает кто».

Возвращаясь к основной теме статьи, следует заметить, что, конечно же, не только Н. А. Бердяев отмечал влияние географического фактора на особенности народной психологии. Можно думать, что вряд найдется такой исследователь, который отважится полностью отрицать какое-либо влияние географических и природно-климатических факторов на формирование определенных пластов национальной ментальности. Интересно отметить, что один из наиболее известных отечественных историков С. М. Соловьев в самом начале своего основного труда «История России с древнейших времен» повествует о том, как «отец истории Геродот», посетил северное побережье Черного моря и верным взором взглянул на страну и населяющие ее племена. После этого он написал в своей книге, что «племена эти ведут образ жизни, какой указала им природа страны». С. М. Соловьев подчеркивает, что это заключение, по-прежнему, актуально: «Ход событий постоянно подчиняется природным событиям».

Вопросы значения и структуры менталитета, а также вопросы влияния на его формирование различных природных (климатических, географических, ландшафтных), исторических и социальных факторов довольно обстоятельно рассматривает А. С. Хоцей в своем фундаментальном труде «Теория общества» ^[20]. Так как менталитет представляет собой совокупность социально-пси­хологических установок социума, формирующих не только пове­денческие стереотипы, но и способы видения мира и пред­ставле­ния людей об этом мире, то следует признать, что окру­жающая среда, т. е. тот мир, в который человек погружен, и есть та самая сила, которая этот мен­талитет определяет. В самом общем виде среда обитания может быть представлена в виде двух составляющих: природной и соци­альной. И каждый человек в процессе жизнедеятельности вынуж­ден учитывать каждую из них и приспосабливаться к их особен­ностям. Вот это приспособление и учет характера среды и ото­бражается на особенностях менталитета.

В качестве примера такого отображения А. Хоцей приводит, в частности, влияние ландшафта и климата на темперамент и ментальные характеристики. Всякий человек, пребывая в определенной природной среде, с раннего возраста вынужден так или иначе реагировать на ее особенности, приспосабливать к ним свой образ жизни, соразмерять с ними свои поступки, свои желания и способы их реализации. Это означает, что ландшафт и климат оказывают определенное влияние на особенности восприятия природных явлений и психики человека, а через них и на его поведение ^[20].

Заметные различия в воздействиях ландшафта можно обнаружить, по Хоцею, при сравнении жителей обширных однообразных равнин с обитателями пространственно ограниченных горных местностей, богатых разнообразными пейзажами. Ровное открытое пространство не требует от человека такого постоянного и напряженного внимания, какое необходимо в условиях ограниченной местности и сложного рельефа, когда за каждым углом человека может поджидать тот или иной, в том числе и очень неприятный, сюрприз. Поэтому в первом случае мир представляется человеку единым и однообразным, соответственно, его мозг не подвергается мощному потоку информации и напрягается только в поисках различий. Во втором случае мир кажется сложным, требующим постоянного внимания к массе различных, сменяющих друг друга факторов, и человек напрягается в поисках сходства в окружающем его разнообразии. Эти различия и обусловливают некоторые отличия и в мировоззрениях, и в темпераментах.

Наибольшее влияние на формирование особых черт менталитета оказывают такие природные факторы, от которых непосредственно зависит характер хозяйственной деятельности. К таким факторам, в первую очередь, следует отнести суровость климата. «В тех краях, где он суров, где зима заметно теснит лето, естественным является, скажем, развитие сельскохозяйственной культуры труда аврального типа, то бишь с большим напряжением сил в отдельные кратковременные периоды при долгом расслабляющем ничегонеделании во всё остальное время» ^[20]. Следует особо подчеркнуть, что суровость российского климата наложила неизгладимый отпечаток на наш менталитет, хорошо заметный среди всех слоев населения и породивший в Советском Союзе соответствующую плановую систему хозяйствования. Так как о причинах породивших эту ментальную особенность лучше других сказал историк В. О. Ключевский, то мы позволим себе привести довольно обширную цитату из его сочинения.

«В одном уверен великоросс – что надобно дорожить ясным летним рабочим днем, что природа отпускает ему мало удобного времени для земледельческого труда и что короткое великорусское лето умеет еще укорачиваться безвременным нежданным ненастьем. Это заставляет великорусского крестьянина спешить, усиленно работать, чтобы сделать много в короткое время и впору убраться с поля, а затем оставаться без дела осень и зиму. Так великоросс приучался к чрезмерному кратковременному напряжению своих сил, привыкал работать скоро, лихорадочно и споро, а затем отдыхать в продолжение вынужденного осеннего и зимнего безделья. Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс; но и нигде в Европе, кажется, не найдем такой непривычки к ровному и размеренному, постоянному труду, как в той же Великороссии» ^{[8, с. 60]}.

Вот привычка к подобному авральному типу труда, к рваному трудовому ритму, способность к крайнему, хотя и кратковременному, напряжению сил и продолжительному отлыниванию представляет собой проявление двух разных до противоположности вариантов поведения русского человека. Оба эти варианта органично впаяны в душу русского народа.

Во времена расцвета Советского Союза появлялись талантливо написанные художественные произведения, в которых положительные (в соответствии с советскими критериями) герои позволяли себе критические высказывания относительно отдельных фрагментов плановой системы хозяйствования. И с точки зрения обыденного здравого смысла, не учитывающего особенностей русской ментальности или же с точки зрения европейца, они были абсолютно правы.

Действительно, какой смысл был в том, чтобы в последние дни месяца рабочие-строители или заводские рабочие напрягали все силы для того, чтобы выполнить плановое задание именно до 24 часов последнего дня месяца, т.е. к первому числу следующего месяца. При этом рабочие оставались после смены, им выплачивались сверхурочные, они привлекались на работу в выходные дни. В такие дни вследствие лихорадочного аврального стиля работы непропорционально росло количество сбоев, обусловленных рассогласованием действий различных подразделений, что, естественно, приводило к снижению качества выпускаемой продукции. Напомню, что если план не выполнялся, то все работники предприятия не получали месячную (и/или квартальную и/или годовую премию), а кроме того могли лишаться поощрений каких-то других видов. Какой смысл был во всей этой авральщине, если сразу же после окончания очередного месяца, т. е. с первого числа следующего месяца все предприятие сразу же переходило в режим неторопливого, ленивого, полусонного существования (во всяком случае, это справедливо в отношении тех работников, которые не были охвачены сдельной системой оплаты труда).

Казалось бы, выгоды никакой. Предприятие лихорадит, качество продукции снижается, издержки, вследствие выплаты сверхурочных, растут. А выгода была и состояла в том, что в рамках плановой системы не существовало другой возможности заставить работников предприятия выполнить плановое задание, сколь низкое бы оно не было: только путем выплаты премиальных за выполнение задания к заранее назначенному сроку. А уж исполнители в силу ментальности сами отдавали предпочтение именно такому трудовому ритму.

А. П. Прохоров упоминает о том, как наши сегодняшние студенты вспоминают об учебе только непосредственно перед экзаменом, и часто, по крайней некоторые из них, ухитряются вызубривать за ночь огромный объем материала. Естественно, что качество усвоения материала от этого страдает. В этом они «являются прямыми потомками русских крестьян не только в генетическом, но и в мировоззренческом смысле» ^{[14, с. 122]}. И надо отметить, что с этим ничего не удается поделать: студенты упорно не желают учиться в ровном постоянном темпе. Единственный выход состоит в том, чтобы устраивать бесконечное количество различных промежуточных проверок в виде контрольных, коллоквиумов, тестовых испытаний и пр. Да что там студенты? В материалах Российского фонда фундаментальных исследований отмечается, что 90% заявок на получение гранта при 3-х месячном сроке приема приходит в Фонд в последний день.

Конечно, роль неблагоприятных климатических условий отнюдь не ограничивается формированием специфического трудового ритма. Природные условия оказывают влияние на всю практику трудовой деятельности и взаимодействия людей. Если природно-климатиче­ские условия таковы, что человек постоянно подвергается серьезным испытаниям на прочность, то одной из важнейших предпосылок его выживания выступают коллективизм и взаимопомощь. В некоторых случаях коллективные трудовые усилия необходимы и в относительно благоприятных климатических условиях. Например, при занятии земледелием в лесистых регионах, с чем столкнулись древние славяне при освоении Восточно-европейской равнины, или необходимость в построении и поддержании в надлежащем состоянии разветвленной ирригационной системы, как в Юго-Восточной Азии. Если же природные условия таковы, что взаимопомощь не требуется, или же практика взаимопомощи не получает широкого распространения в силу, например, чрезвычайно низкой плотности населения, то доминирующими оказываются формы индивидуального (семейного) труда ^[20].

Очевидно, что особенности влияния природно-климатических условий на формирование менталитета тесно связаны с историческими условиями. Так как каждый народ в своей эволюции проходит уникальный исторический путь, который, так или иначе, отражается в его менталитете, то, соответственно, менталитет каждого народа отличается своей уникальностью и неповторимостью. Этот ментальный пласт уже не является непосредственным отражением природной среды обитания. В нем, по словам А. Хоцея, «воплощается историческая память народа». Он передается от поколения к поколению и содержит те социальные и культурные ценности, в которых отражаются этапы исторического развития общества. А в силу того, что все члены общества получают этот исторический пласт менталитета от старших поколений, а те, соответственно, получили его от своих предков, он представляет собой наиболее консервативную часть убеждений и установок. Именно по этой части национального менталитета, именно как носителя специфического набора культурно-исторических ценностей и установок осуществляется самоопределение и идентификация каждого народа.

Для того чтобы учесть влияние исторических условий на формирование русского менталитета, нам нужно обратить внимание на процесс расселения славян на просторах Восточно-европейской равнины.

Этот процесс историки, как правило, называют не завоеванием, а колонизацией или даже заселением, ибо он совсем не был похож на другой, начавшийся примерно в то же время (II-III вв. н.э.) в Западной Европе, и начавшийся, по выражению Л. Н. Гумилева, «десантом готов – обитателей Скандинавии». Этими процессами началось Великое переселение народов. В Западной Европе оно привело к падению Римской империи, а в Восточной – обернулось ее колонизацией славянскими племенами. Славяне начали свое продвижение от Карпат, представляющими собой естественную юго-западную границу Восточно-европейской равнины.

С. М. Соловьев в результате сравнения природно-климатиче­ских и географических условий Западной Европы и Восточной, указывает на целый ряд преимуществ первой перед второй. Соответственно, природу для народов Западной Европы он называет матерью, а для народов Восточной – мачехой. Эти выгоды Западной Европы он связывает с более ранним и значительным успехом цивилизации. «Если исчисленные природные выгоды содействуют ранним и сильным успехам цивилизации, то понятно, почему на историческую сцену прежде всего являются южные полуострова Европы, почему древний цивилизованный мир (Римская империя) обхватывал в Европе южные полуострова, Галлию и Британию, значит, южную и западную окраины. Средняя и Северо-Западная Европа, Германия и Скандинавия присоединились к римскому миру, т. е. к греко-римской цивилизации, после; за ними примкнули к ней западные славянские племена, и, наконец, уже очень поздно, предъявляет свои права на европейскую цивилизацию и государство, заключившее в своих пределах Восточную Европу» ^{[18, с. 205]}. С. М. Соловьев подчеркивает, что историческое распространение цивилизации европейского типа начиналось с западной части Европы и продвигалось на восток, т. е. туда, где ослабевают по мере продвижения самые благоприятные условия для успехов цивилизации.

Вот как описывает начальный этап заселения славянами Восточной Европы в «Повести временных лет» летописец Нестор: «Славяне пришли и сели по Днепру и назвались полянами, а другие – древлянами, потому что сели в лесах, а еще другие сели между Припятью и Двиною и назвались дреговичами, иные сели по Двине и назвались полочанами, по речке, впадающей в Двину, по имени Полота, от нее и получили название полочане. Те же славяне, которые сели около озера Ильменя, прозвались своим именем – славяне, и построили город и назвали его Новгородом. А другие сели по Десне, и по Сейму, и по Суле, и назвались северянами. И так разошелся славянский народ…» ^{[5, с. 270]}.

Нестор отмечает, что все племена имели свои законы и обычаи, свои предания и свои нравы. При этом «поляне имеют обычай отцов своих кроткий и тихий, стыдливы перед снохами своими и сестрами, матерями и родителями;… имеют и брачный обычай: не идет зять за невестой, но приводит ее накануне, а на следующий день приносят за нее – кто что даст. А древляне жили звериным обычаем, жили по-скотски, убивали друг друга, ели все нечистое, и браков у них не было, но умыкали девиц у воды» ^{[5, с. 272-273]}. Другие племена, обитающие подобно древлянам в лесах, имели, по Нестору, и подобные нравы. Они не знали ни целомудрия, ни брака. На игрищах «умыкали себе жен по сговору с ними; имели же по две и по три жены».

Следует отметить, что если автором «Повести временных лет» действительно является инок Нестор, живший во второй половине XI-го века и начале XII-го века, то возможное объяснение такому различию в описании нравов разных славянских племен надо искать в плоскости его личных пристрастий. Нестор, как монах Киево-Печерского монастыря, во-первых, почти наверняка идентифицировал себя как полянина и потому мог отрицательно относится к пришедшим с Севера варягам и славянам, захватившим в конце 9 века власть в Киеве, а, во-вторых, он мог в значительно большей степени, чем в полянах, усматривать в остальных племенах языческое начало.

Н. М. Карамзин, напротив, говорит о том, что древние источники высоко оценивают целомудрие и славянок, и славян. Славяне почитали за святую для себя обязанность быть верными супругами. Интересно отметить, что «славянки не хотели переживать своих мужей и добровольно сожигались на костре с их трупами. Вдова живая бесчестила семейство» ^{[6, с. 80]}. Близкое по сути утверждение имеется в трактате (6 век) византийского императора Маврикия: «Жены же их целомудренны сверх всякой человеческой природы, так что многие из них кончину своих мужей почитают собственной смертью и добровольно удушают себя, не считая жизнью существование во вдовстве» ^{[16, с. 9-10]}. Здесь как раз речь ведется о славянах, обитавших среди лесов, болот и озер. М. Н. Карамзин полагает, что этот обычай способствовал предотвращению «тайных мужеубийств», так как жены считались «совершенными рабами». Совсем другое объяснение предлагает С. М. Соловьев. Если женщина выходила замуж за представителя другого рода, то она в чужом роде могла рассчитывать на покровительство только со стороны мужа. Поэтому, по мнению С. М. Соловьева, со смертью мужа, она лишалась всякой связи с этим чужим для нее родом, что делало ее жизнь невыносимой.

В древних византийских источниках говорится о том, что славяне вели разбойную жизнь, в войнах были жестокие, в боях – отважные, в плену – стойкие. Н. Карамзин отмечает участие в военных походах славянок, которые «ходили иногда на войну с отцами и супругами, не боясь смерти». Говоря о храбрости славян, Н. Карамзин замечает, что «хищность родила ее, корыстолюбие питало» и делает заключение «…славяне свирепствовали в империи и не щадили собственной крови для приобретения драгоценностей, им ненужных: ибо они – вместо того, чтобы пользоваться ими, – обыкновенно зарывали их в землю» ^{[6, с. 79]}.

Весьма своеобразным выглядит отношение древних славян к рабам. Император Маврикий пишет: «Пребывающих у них в плену они не держат в рабстве неопределенное время, как остальные племена, но, определив для них точный срок, предоставляют на их усмотрение: либо они пожелают вернуться домой за некий выкуп, либо останутся там как свободные люди и друзья» ^{[16, с. 9]}. Об этом же свидетельствует и Карамзин ^{[6, с. 79]}. Надо отметить, что некоторое подобное душевное, сострадательное отношение к невольникам характерно и для нынешних россиян.

Оно могло зародиться и сохраниться в условиях неопределенности каждого русского относительно своего личного будущего. Ибо видя постоянные превратности судьбы: судьба-злодейка, сегодня ты князь, а завтра – грязь, славяне по необходимости проникались сознанием того, что эта чаша может не миновать и их. Возможно, отсюда идет характерная для русских «милость к падшим», не человеколюбие, отнюдь нет, а именно «нищелюбие», как выразился В. О. Ключевский. Этой чертой русской национального характера нередко пользуются криминальные сообщества (особенно в наше время), превращая нищих и инвалидов, как мы уже отмечали выше, в своих рабов, заставляя их попрошайничать и при этом нещадно их эксплуатируя.

Отмечается в летописях и гостеприимство славян. Иностранцев и путешественников «встречали с ласкою», сопровождали их в те места, куда им было нужно, передавая с рук на руки. Считалось, что принимающий гостя несет ответственность за его безопасность. Если же гостю «по беспечности принявшего его» причинялся какой-либо вред, то соседи считали своим долгом отомстить хозяину, не сумевшему уберечь гостя от этой неприятности. Н. Карамзин пишет, что славяне, покидая дом, оставляли дверь открытой «и пищу готовую для странника». Несомненно, что в силу такого гостеприимства «купцы и ремесленники охотно посещали славян, между которыми не было для них ни воров, ни разбойников». Интересно отметить, что гостеприимство древних славян принимало даже несколько гипертрофированные формы, так как «бедному человеку, не имевшему способа хорошо угостить иностранца, позволялось украсть все нужное для того у соседа богатого» ^{[6, с. 80]}. Не отсюда ли берет свое начало неуважительное отношение русского человека к чужой собственности?

Процесс заселения древними славянами просторов Восточно-европейской равнины осуществлялся в направлении с юго-запада на северо-восток. Дело в том, что в этом направлении славяне практически не вс