Большевики и партийная этика: поведенческие нормы, социальный контроль и внутрипартийная повседневность (1920- е годы)

Переход из одного качественного состояния в другое, предполагает не только изменения в области экономики, политики, идеологии, но и в духовной сфере, изменение самого человека, его мировоззрения. При организации каждой общественной системы, происходит смена ценностей, норм и образцов поведения, которые становятся элементом идеологии, законами и предписаниями, обязательными для всех. Поэтому перед большевиками стояла задача создания « нового человека», который бы полностью отождествлял интересы государства со своими личными интересами. И начинать его создание необходимо было с членов партии, а затем распространить и на всех остальных граждан. В основе – формирование новых ценностных ориентиров, создание системы управления людьми. Духовная сфера большевиками не рассматривалась изолиро­вано от политики, для них она была лишь специфической областью клас­совой борьбы пролетариата за социализм. Поэтому борьба за новую, клас­совую нравственность преследовала, прежде всего, политическую цель: подготовить и заставить общество воспринять безоговорочно новые поли­тические реалии, новую политическую систему. Партийные нравы начала 20-х годов вобрали в себя характерные пороки общества в целом. Револю­ционная аксиология при внешне «благородных» целях (равенство, спра­ведливость) создавала благоприятную морально-психологическую обста­новку для разгула низменных страстей и инстинктов. Упала бытовая мо­раль, пьянство приобрело всероссийский размах, пышным цветом расцве­ли фрейдистские и педологические исследования, ведшие к половой рас­пущенности и половой преступности, возникла мания «омоложения орга­низма» и т. п. В обществе стал утверждаться взгляд на человека, как суще­ство механическое^{[1, с. 35-36]}. А. Коллонтай в своем произведении «Любовь пчел трудовых» утверждала, что в новом обществе стремление человека любить удовлетворить также легко, как выпить стакан воды.

Активная нравственная деградация партии началась в период граждан­ской войны, хотя некоторые пороки имели и более глубокие корни (с пьянством боролись еще в подполье). В годы войны у членов партии, осо­бенно в руководящем звене, зародилось и укрепилось чувство исключи­тельности и незаменимости и как следствие - вседозволенность, а у ос­новной массы населения, подвергавшейся насилию со всех сторон, в свою очередь, появляется комплекс подчиненности, безразличия, боязни пар­тийных функционеров. В такой социально-психологической обстановке, авторитет партии стремительно падал. Уже в начале 20-х годов в руково­дстве пришли к выводу, что необходимо пресечь вольности первых по­слереволюционных лет разработкой и внедрением в жизнь законов поведе­ния, включавших в себя совокупность запретов для членов партии во вне­дрении их в партийную среду и жесткое требование выполнения. Пока же таких норм не было. Бухарин писал: «Мы буржуазно-мещанскую мораль уничтожили, мы ее по косточкам разложили, она сгнила у нас под руками, но сказать, что мы уже построили собственные нормы поведения, такие, которые бы соответствовали нашим задачам, еще нельзя. Многие с презре­нием относятся к старой морали (и это хорошо), но своих норм еще не имеют, болтаются в каком-то безвоздушном пространстве без узды»^{[2, с. 384]}. Нуж­на была именно нравственная узда, которая сдерживала бы коммунистов в повседневном и служебном поведении, а в конечном итоге создавались не­обходимые духовные предпосылки, то есть совокупность норм поведения человека в новом обществе и лояльного его отношения к целям и ценно­стям, декларируемых властью.

Поначалу в партийной среде по вопросам морали, необходимости раз­работки какой-либо специальной партийной этики существовали, особен­но в провинции, самые разнообразные и нередко противоречивые мнения. Например, распространенной точкой зрения было убеждение, что комму­нисту вообще не нужны специально выработанные нормы, основы комму­нистической этики заложены в программе и уставе партии. Преображенский в работе «О морали и классовых нормах» (1923 г.) выступил с позиции этического нигилизма, предлагая заменить мораль нормами простой целесообразности, наподобие тех, которые нужны столяру для изготовления табуретки. Не было единого взгляда на партийную этику ни в ме­стных партийных организациях, ни в Центре. Местные контрольные ко­миссии предъявляли различные требования к коммунистам, за одни и те же нарушения одни исключали, другие лишь слегка журили. Даже на засе­даниях ЦКК возникали разногласия по поводу оценки того или иного проступка коммуниста. Зачатую на местах исключали, а ЦКК восстанавли­вала в партии. На местах нередко вводили абсурдные ограничения. Нару­шением партийной этики считалось наличие в собственности велосипедов, домашнего скота, музыкальных инструментов и т.п. В качестве меры борь­бы с нарушениями и злоупотреблениями предлагалось переселить всех коммунистов в общежитие. «Там все видно»^{[3, оп. 66, д. 102, л. 1209]}. Радикализм в решениях ста­новился повсеместным явлением. «Никаких поблажек деревенским комму­нистам: ни коров, ни лошадей. Дать высокую зарплату. Коммунист не мо­жет быть собственником», - безоговорочно решили, например, в одной из тамбовских организаций^{[4, д. 1881, л. 60]}. Нелепые ограничения, касавшиеся ведения сво­его хозяйства в деревне, ставили партийцев в тяжелое материальное поло­жение. На XI съезде подчеркивалось, что «материальное положение рядо­вых членов партии, а в особенности тех, которые ведут активно партрабо­ту, крайне тяжелое. В связи с новой экономической политикой оно стано­вится безвыходным»^{[5, с. 506]}. Явный перекос наблюдался в провинции в отноше­нии религиозного вопроса. В августе 1921 г. Пленум ЦК РКП (б) принял постановление по вопросу о нарушении пункта 13 программы и о поста­новке антирелигиозной пропаганды^{[6, д. 987, л.86]}. Постановление предписывало мест­ным КК безжалостно исключать из партии за религиозные предрассудки. Основная мысль постановления - всякая религия враждебна советской вла­сти. Особенно в тяжелом положении оказались деревенские коммунисты, которые не могли участвовать в обязательных обрядах (крещение, венча­ние, похороны), без которых был немыслим деревенский быт (были из­вестны случаи, когда некрещенных детей топили в проруби, а брак без венчания в церкви никем не признавался). Тяжелое впечатление на кре­стьян произвела и проводимая летом 1920 г. кампания «по ликвидации культа мощей», когда местные власти вскрывали культовые погребения, после чего вокруг лежали мумифицированные трупы, останки погребен­ных. Недовольство крестьян выражалось тогда в острой форме.

Переход к новой экономической политике еще более обострил про­блему нравственности и обусловил более внимательное отношение к во­просам партийной этики. В нэпе виделась угроза перерождения коммуни­стов, растворения в новых условиях основ коммунистической морали. Пу­гало то, что вместе с нэпом снова стали распространяться проституция, азартные игры, торговля наркотиками, коррупция, спекуляция, появилось «пролетарское хулиганство». «Развелись волчьи ямы буржуазного окруже­ния: кафе, рестораны, игорные притоны, буфеты с крепкими напитками, тотализатор и т.п. - поджидают коммунистов, особенно молодых, чтобы разложить партию»^{[7, 1922, № 8, с. 22]}. Эти явления оскорбляли чувства большевиков, на­страивали партийных фанатиков «пролетарской чистоты» против нэпмана, зажиточного крестьянина, беспартийного специалиста, деятеля искусств, которые олицетворялись с «гримасами нэпа». В партии нагнеталась обста­новка опасности для нравственной чистоты коммуниста, которая присутст­вует повсюду. Выступая на XIII Воронежской губернской конференции в марте 1923 г., представитель ЦК увидел врагов везде: «... У нас врагов много, куда бы мы не пошли, начиная с улицы и кончая семейством мы окружены врагами. По существу все люди находятся в окружении созна­тельных и бессознательных врагов»^{[4, д.681, л. 15]}. Враг в мещанской обстановке дома, в соблазнах улицы, коммунистам надо быть бдительными. Опасность пре­одолевалась испытанным средством - декретами и циркулярами. В период 1921 - 23 гг. выходит несколько документов ЦК и ЦКК, призванных укре­пить моральные устои коммунистов, остановить поток нравственной де­градации при помощи более детально разработанных норм партийной эти­ки, а точнее системы «табу» на те или иные действия и поступки. XI съезд ориентировал партаппарат на то, чтобы «бороться против попыток исполь­зования нэпа для насаждения буржуазных нравов в самой партии. Беспо­щадным образом должны преследоваться попытки личной наживы комму­нистов-руководителей государственных или хозяйственных органов, склоки и группировки, которые зачастую приводили к полному параличу парт­работы»^{[5, с. 507]}. Вскоре потребовались и более детальные инструкции. Требова­лись они для того, чтобы в сложных переплетениях нэпа найти для члена партии правильную линию поведения, попытаться разрешить противоре­чие, вызванное нэпом. От члена партии одновременно требовалось подчи­няться партийной дисциплине, партийной регламентации и научиться выгодно торговать в пользу государства, с головой окунуться в хозяйственную деятельность, и бороться против капиталистических отношений. На XI съезде Зиновьев обратил внимание на это противоречие: «С одной сто­роны мы говорим членам партии: научись торговать, а с другой - покажи лично, что ты, представитель того класса, который недавно был угне­тен...»^{[8, с. 357]}. Как разрешить проблему сохранения непорочности и чистоты ра­бочего класса, члена партии, от природы чуждыми всякой собственности, торгашеству с необходимостью научиться торговать, чтобы вырвать торгов­лю из рук частного капитала. Тем более, отношение к нэповским нововве­дениям в партии, как известно, было неоднозначным. Призыв учиться торговать воспринимался как кощунство, надругательство над принципа­ми. «Нас в тюрьме торговать не учили». «Научитесь торговать! - я скорее себе губы обрежу, а такого лозунга не выкину. С принятием такой дирек­тивы, нужно целые главы марксизма от нас отрезать»^{[8, С. 385]}. Нововведения по­родили на местах массу вопросов: что можно коммунисту, что нельзя. Как, например, относится к частному предпринимательству? Часть организа­ций выступала с точки зрения возможности участия коммунистов в част­ных предприятиях, другие были категорически против. В сентябре 1921 в циркуляре ЦК впервые регламентировалась деятельность коммунистов в этой области. Считалось недопустимым участие коммуниста в качестве владельца или арендатора во всех частно-хозяйственных организациях, применявших наемную рабочую силу. Участие члена партии в частно­хозяйственных организациях коллективного характера (артели), не приме­нявших наемной силы, допускалось, при условии, если организация не преследовала специальных целей обогащения, работала на государство или кооперацию. Правда, весьма сложно было определить, где та грань дея­тельности организации, работавшей в условиях рыночной экономики, за которой начиналось обогащение. Ни под никаким предлогом не допуска­лось участие коммунистов в торговых организациях. Частная торговля для них была под строжайшим запретом. Местным комитетам предписывалось планомерно стягивать коммунистов на крупные фабрики и заводы^{[7, д. 987, л. 112]}. В конце 1923 г. выходит разъясняющий документ - циркуляр ЦК РКП и ЦКК об излишествах, в котором делалась попытка ввести нормы, связан­ные с материальным положением членов партии, поставить ограничитель­ные рамки в возможности улучшения коммунистами своего материального положения. Основной принцип - не переступать тот предел, за которым начинается перерождение коммуниста, его хозобрастание. Взгляд на дере­венского коммуниста пересматривается, допускаются и расширяются пре­дельные нормы пользования тем или иным инвентарем, предоставляется известная свобода в трактовке положений циркуляра, разрешая вводить ог­раничения, исходя из местных условий. Местные партийные комитеты и КК использовали предоставленную возможность для некоторого ослабле­ния жестокости в отношении личного имущества коммунистов и возмож­ностей для улучшения их материального положения. Воронежский губком и ГКК в приложении к циркуляру ЦК разъясняли, что члены партии из рабочих и крестьян, в силу особых хозяйственных условий губернии (преобладание крестьянского населения) могли иметь рабочий и молочный скот, но с одним условием - чтобы возрастание хозяйства не шло дальше норм необходимости и не выливалось в хозобрастание. В число ограниче­ний попадали натурная выдача коммунистам премий (спецпайки), остава­лась только зарплата. Член партии в условиях Воронежской губернии не имел права получать каких-бы то ни было процентных отчислений свыше основной предельной ставки, принимать подарки, а также подносить ко­му-либо подарки, если они были дорогостоящими или покупались за счет государственных средств. Невозможным считалось для члена партии в ус­ловиях города иметь своих лошадей и колясок^{[4, д. 699, л. 93-96]}. Ослабления касались в основном деревенских коммунистов, в остальном жестокость даже усили­валась. В аналогичном документе Тамбовского губкома и ГКК предписы­валось бороться против использования государственных средств на обста­новку «ненужной роскошью квартир и помещений, оборудование дач, по­мещений, с вошедшими в моду чествованиями ответственных работников по случаю их юбилеев, перемещения и т.п. Устройство юбилейных вечеров было возможно лишь с разрешения парткомитета и эти вечера должны бы­ли носить строго общественный характер»^{[6, д. 1880, л. 79]}.

В попытках местных партийных органов и контрольных комиссий разработать свои нормы и кодекс правил, определяющих содержание пар­тийной этики поначалу можно выделить одну закономерность - крайний радикализм, нетерпимость, что соответствовало настроениям в партии по­сле гражданской войны - настроения революционной нетерпимости и не­терпения в ожиданиях близкого светлого будущего. Это и определяло ха­рактер постановлений местных партийных органов и КК, их разнобой в определении одних и тех же нарушений. Например, на пленуме Воронеж­ского губкома в ноябре 1920 г. развернулась дискуссия за что исключать. Возникла ситуация с церковным браком, совершенным коммунистом до вступления в партию. Прозвучали разумные предложения - закон обратной силы не имеет, однако большинство решило исключить. Аргументация опиралась на упрощенно понятую марксистскую теорию. «Мы должны оп­ределенно сказать: материалисты мы или идеалисты. Члены нового комму­нистического общества должны быть чистыми материалистами. Не надо бояться, что некоторое количество исключат из партии. Помнить, что все наши победы обуславливались лишь определенной линией поведения - чрезвычайной прямотой и беспощадностью». Пленум принял предложе­ние поручить губкому составить циркуляр с запрещением участия для членов партии и кандидатов в религиозных обрядах с категорическим ука­занием на то, что все нарушавшие его, будут беспощадно исключаться из партии»^{[7, 1920, с. 22-23]}. Постановление было жестким и выполнялось последовательно. Например, по делу коммуниста Милованова, обвенчавшегося в церкви, не­смотря на, казалось бы, очевидное смягчающее обстоятельство (невозможно другим способом заключить брак) и раскаивание, решение Воронежской ГКК было радикальным - исключить из партии. Приходилось разрешать и необычные ситуации, как, например, в ситуации с коммунистом, который изменил иудейское вероисповедание на православное. Воронежская ГКК квалифицировала данный поступок, как «неустойчивость убеждений, обы­вательское приспособленчество». Причина перехода - увлечение женщи­ной, на которой он женился, зная, что ни по воспитанию, ни по взглядам верным христианству быть не может. Он был исключен из партии, а ГКК обратила внимание всех членов партии на недопустимость приспособлен­ческого уклона, во избежание нарушения единства и авторитета партии^{[4, д. 356, л. 4]}.В данном случае КК исходила из возможного ущерба авторитету партии поступком, хотя он, в сущности, к проблеме не имел никакого отношения. Не поощрялось и легкое отношение к тому, что было связано с именами, изображениями вождей. Так было запрещено печатание изображения Ле­нина на папиросных коробках и другой подобной продукции. В другом случае коммунист обвинялся в том, что он, ответственный работник не пускает свою прислугу на занятия в школу по ликвидации неграмотности. ГКК постановила обязать коммуниста обучить свою прислугу как элемен­тарной, так и политической грамоте ^{[4, д. 356, л.10]}.

На местах были и попытки скорректировать некоторые действия Цен­тра. Будучи ближе к населению, они более отчетливо понимали последст­вия тех или иных решений. Одна из таких ситуаций возникла в начале 1924 г. когда постановлением НКТ «Об оплате труда ответственных работ­ников» была значительно повышена заработная плата. Повышение реаль­ной зарплаты в червонных рублях по сравнению с январем составила 79 рублей, с 126 рублей до 205 рублей в феврале. На местах понимали, что столь значительное повышение окладов ответственных работников, превысивших почти в три раза наивысшую ставку квалифицированного рабочего, после стольких разгово­ров об излишествах, о коммунистической этике, могло привести только к одному - к новому недовольству в партийной массе, снижению авторитета партии. Постановление шло вразрез с прежними директивами об «экономии» и «величайшей экономии» и создавали почву «рабоче-групповским» тенденциям и усилению борьбы за уравнительность в партии, вызвало недовольство среди и беспартийных рабочих. В связи с этим секретарь Воронежского губкома Быкин в письме ЦК предложил пере­смотреть данное постановление и в дальнейшем зарплату ответственных работников регулировать в соответствии с высшей ставкой квалифициро­ванного рабочего^{[4, д. 909, л. 23]}. Но постановление пересмотрено не было, а разговоров вокруг повышения зарплаты было более чем достаточно.

Низовые партийные организации в свою очередь пытались выработать самостоятельно нормы поведения коммунистов. Коммунистическая этика в провинции не воспринималась как концепция, принцип, а понималась на бытовом уровне, как кодекс поведения, принимая его в буквальном смысле - это хорошо, это плохо; это можно, это нельзя. Так, например, понимали коммунистическую этику члены одной из ячеек Тамбовской губернии. Гигиена - соблюдать полную чистоту, религия - никаких богов коммуни­сты не признают, отношение к верующим - вести пропаганду, обряды - непризнание. В семье пропаганда и воспитание детей, нэп - коммунист, как государственник, должен признавать как тактику партии, маневр, вре­менная мера. Члены партии должны быть готовы к защите советской вла­сти, коммунисты должны стремится к развитию техники и культуры. Са­мообразование обязательно, пьянство - государственное зло, борьба с ним. Половой вопрос - за последнее время у коммунистов участились разводы, неустойчивость в семье, отчего страдают женщины и дети^{[6, д. 2230, л. 38]}. Можно отме­тить сдержанность в определении критериев нравственности, в данном случае они не выходят за рамки обычных моральных представлений, суще­ствовавших ранее.

Несмотря на все попытки скоординировать деятельность партийных комитетов и КК в вопросах партийной этики, постоянные уточнения и до­полнения, выработать единые нравственные критерии, вплоть до конца 1924 г. так и не удалось сформулировать единой позиции. Местные пар­тийные комитеты и КК продолжали предъявлять к коммунистам различ­ные требования, выносили разные меры наказания за одни и те же нарушения. Продолжавшаяся разноголосица в определении критериев оценки, путаница в понятии норм партийной этики, продолжавшаяся углубляться нравственная деградация в партийных рядах, вынудили руководство вновь обратиться к вопросам партийной этики в октябре 1924 г. на пленуме ЦКК. Пленум ЦКК окончательно разрешил принципиальный вопрос, дис­кутировавшийся в партии: как относится к морали, окончательно утвердил мораль в качестве партийной категории и ввел понятие морали в партий­ный лексикон на законных правах. В качестве основного принципа пар­тийной этики выдвигался принцип верности рабочему классу, революции, партии, делу социализма. Этот принцип рассматривался как основопола­гающий. В качестве основы новой морали выдвигалась абстрактная катего­рия, во многом непонятная рядовым членам партии, вместо понятных ра­нее - патриотизм, любовь к близким, честность и т.д. Вместе с тем, пленум ЦКК отказался от разработки детального кодекса поведения, подчеркнув, что ЦКК может дать лишь общие основы, чем и должны были руково­дствоваться местные комитеты и контрольные комиссии, хотя на местах желали получить правила на все случаи жизни. На пленуме попытались выяснить и причины деформации нравственности в коммунистической среде. В качестве основных причин назывались ухудшение качественного состава партии, в связи с численным ростом, слабое развитие критики и самокритики, влияние мелкобуржуазной среды, пережитки прошлого и т.п. Главная причина виделась вне партии, а не внутри ее, не было дано глубо­кого анализа действительных причин деформации. Причины лежали внут­ри самой партии, определялись ее положением в обществе. Внутри партии происходило расслоение, дифференциация, связанные с образованием пар­тийно-государственной бюрократии, формированием аппаратно-иерархическими отношений на всех уровнях власти, управленческая верхушка все более становится недоступной для критики. Во-вторых, и это главное, не было ни партий, ни общественных организаций и объединений, обладав­ших достаточной для такой критики самостоятельностью и независимостью. Любая группа, партия, стоящая у власти, обладающая любым потен­циалом нравственности, при отсутствии критики со стороны, будет разла­гаться. Сознание собственной исключительности легко переходит во все­дозволенность. Да и сами большевики признавали уязвимость в нравствен­ном плане положения монопольно правящей группы. «Власть портит», - пришел к выводу А. Сольц, человек которого называли «совестью пар­тии»^{[9, с. 279]}.

После октябрьского пленума ЦКК уточнение критериев оценки пове­дения членов партии продолжалось еще несколько лет, в ходе, так назы­ваемой, «дискуссии» о партийной этике. Собственно, никакой дискуссии не было. Дискуссия заключалась в публикации в течение ряда лет (1924 -1928 гг.) ряда статей, выступлений руководителей ЦКК А.А. Сольца, Е.М. Ярославского, а также Н.К. Крупской, М.Н. Лядова, Д.З. Мануильского и других, в которых были названы и описаны основные, наиболее типичные нравственные «болезни» в партийной среде. По этим публикациям ника­ких выводов и обобщений не делалось. В Центре явно не желали выдви­жения вопросов нравственности на первый план, тем более превращения его в дискуссионный. В декабре 1924 г. ЦКК в письме губкомам запретила вести дискуссию по этому вопросу. В письме говорилось: «Президиум ЦКК постановил на своем пленуме вопрос о партийной этике, имея ввиду различные подходы наших КК к этому вопросу, к тому, как должен вести себя член партии, чего мы можем от него требовать, каковы те новые нравы и обычаи, которые развивать и утвердить должны члены партии. Желая вне­сти ясность в это дело, мы коснулись наиболее распространенных ненормальностей. Но делаем мы это, не желая превратить этот вопрос в удар­ный. Мы партия, которая ставит своей задачей революционное действие, а не личное совершенствование, да и не вызывает особой тревоги моральное положение партии. Нецелесообразны широкие дискуссии по этому вопро­су. Не публиковать тезисы в печати»^{[6, д. 85, л. 2]}. В чем причина, на первый взгляд, довольно странного решения? Казалось бы, есть прямая заинтересованность в том, чтобы выслушать мнение с мест. В ходе широкой дискуссии, могли бы проясниться многие спорные вопросы. В Центре, видимо, исходили из того факта, что к этому времени у партии была достаточно «подмоченная» репутация и добавлять еще массу негативных примеров низкой культуры, хамского поведения и нравственной деградации среди членов партии, что неизбежно бы произошло в ходе дискуссии, было крайне нежелательно для руководства. Ограничиться нравоучениями в духе подпольной нравствен­ности, на это можно было согласиться. Конкретизация норм партийной этики осуществлялась в основном в направлении характеристики основных отрицательных явлений, наиболее часто встречавшихся среди членов пар­тии и разбираемых ЦКК. Каждая из «болезней» получила свою особую симптоматику, определению которой авторы уделили основное внимание. Участники «дискуссии» учли опыт внедрения норм партийной этики в практику партийной жизни. Их понятия об этике, хотя и во многом оста­лись категоричными, вместе с тем отличались большим практицизмом и учетом реальной обстановки, в которой жили и работали коммунисты. Бы­ло решено окончательно отказаться от употребления термина «коммунистическая этика», заменив его на «партийная этика». Объясняя этот факт, Сольц пояснил, что «нужно члену партии иметь суждения и вы­работать у себя общее мнение о том, что нужно члену партии, как вести себя члену партии, а не в том, как вести себя в коммунистическом строе, ибо коммунистическая этика может быть тогда, когда имеется коммуни­стический строй, а мы еще далеко от него»^{[9, с. 274]}. Был сделан вывод о том, что «болезни» партии являются неизбежными, хотя и побочным продуктом деятельности партии, так как партия включает в себя и чуждые элементы, являющиеся источником некоторых болезненных явлений в нашей пар­тии»^{[10, с. 225]}. Для их излечения требуется время. Однако и сейчас есть дейст­венное средство лечения. Оно состояло в том, чтобы взять под прямой не­посредственный контроль поведение коммунистов и с помощью специаль­ных комиссий, а также систематических чисток уничтожить то, что постоянно воспроизводится объективными обстоятельствами. Одновременно выдвигалось возражение против мелочной моральной опеки. В то же время нельзя не заметить того, что стремление руководствоваться требованиями и поведенческими критериями периода подполья осталось, так же как и по­пытка давать оценку поведения коммунистов, исходя из некой абстрактной «святости», хотя и с явным смягчением традиционной большевистской «суровости». Под партийной этикой стала пониматься сумма вопросов о поведении члена партии, о том, как он себя должен вести. Партийная эти­ка представлялась не как целостная система, мировоззрение, а лишь как свод правил, норм, определяющих поведение члена партии, их отношение к вопросам быта. В итоге стал действовать уточненный и дополненный свод правил, регулирующий поведение партийца. Концентрированное вы­ражение он получил в документе «Указания пленума ЦКК о подходе КК и отдельных членов