Феномен "HOMO MYSTICUS" в современном мире: художественное мышление, мифопоэтика и эсхатологические визии Даниила Андреева

Полищук Елена Петровна доктор философских наук профессор, кафедра философии, Житомирский государственный университет имени Ивана Франко Украина, Житомир, ул. Большая Бердичевская, д. 40, корп. 4. Polishchuk Elena Petrovna Doctor of Philosophy professor of the Department of Philosophy at Zhytomyr Ivan Franko State University 620144, Russia, Sverdlovskaya oblast', g. Ekaterinburg, ul. 8 Marta, 62, aud. 570 olena-polischyk@rambler.ru

Двадцатый век – век неординарный, хотя бы потому, что подарил известность таким именам, как Шри Ауробиндо, Ричард Бах, Елена Блаватская, Георгий Гурджиев, Порфирий Иванов, Эдгар Кейси, Кришнамурти, Томас Мертон, Вангелия Пандева Гуштерова, Дуглас Хардинг, Дион Форчун или Рудольф Штайнер. Имена неординарных людей, с необычным восприятием мира и самобытным мышлением – "чудаков", жизнь или творчество которых оказали значительное влияние на современную культуру и духовный мир многих современников. На самом деле, список таких чудаков, ярко заявивших о себе в ХХ веке, можно значительно продолжить. И это удивительно, конечно. Удивляет не только сам факт признания права человека на "чудачество", когда речь идет о его необычных свойствах восприятия и мышления или же неординарных способностях, не типичных для большинства современников, но широкий интерес к подобному со стороны последних. Удивляет довольно терпимое отношение к такому неординарному человеку, особенно со второй половины ХХ века. Удивляет и само количество необычных людей, или лучше сказать людей с необычным отношением к миру и к человеку как его составляющей.

Но не менее удивляет то, что среди такого множества неординарных личностей, подаренных ушедшим ХХ веком, есть те, по отношению к которым общественное мнение еще как бы и не определилось окончательно: возможно неординарный человек, но может и блаженный, а, возможно, и сумасшедший. И интерес вызывает, поэтому, значительно меньший, чем например Е. Блаватская, как автор "Разоблаченной Изиды" и "Тайной доктрины" или же П. Иванов с его "Деткой". Это справедливо, когда речь идет о русском писателе, поэте, художнике и мыслителе Данииле Андрееве. (Возможно причина этому то, что еще в конце войны Андреева демобилизировали и признали инвалидом 2-й группы с диагнозом "маниакально-депрессивный психоз атипичной формы") ^[1].

Интерес к нему возник у довольно ограниченного количества людей в 90-х годах прошлого века, прежде всего благодаря публикации его "Розы Мира", и как отмечено некоторыми его критиками – это "грандиозный трактат о сокровенном строении Вселенной, о мистической подоплеке всей истории земной цивилизации и о грядущих судьбах человечества". И как далее указывает Элизабет Вандерхилл, автор энциклопедии "Мистики ХХ века", эта андреевская работа "одновременно и похожа, и не похожа на труды выдающихся визионеров прошлого. В отличие от фрагментарных описаний Сведенборга и довольно туманных абстракций Якоба Бёме, Андреев излагает свою концепцию мироздания внятно и систематично, так что местами его книга напоминает учебник или путеводитель. Подчеркивая религиозный характер своих озарений, Андреев особо останавливается на религиозном способе познания мира. По его мнению, существуют три основных предмета такого познания: метаистория, трансфизика и вся Вселенная в целом" ^[2]. Примечательно, что Э. Вандерхилл назвала Д. Андреева "исследователем запредельного", и он единственный, кого она отнесла к подобным исследователям. (Для сравнения укажем, что в ее работе при попытке классификации опыта misteria встречаем: "дверь в иное", "мудрость одиночек", "буддизм обеих колесниц", "путь дзэн", "учителя суфийского толка", "христианство в ХХ веке", "иудейский пророк", "индусский мудрец", "продолжатели теософской традиции", "оккультисты", "традиционалисты", "видящие", "пророки “новых религий”", "мистика и политика", "между мистикой и наукой"). Но вторая жена Даниила Андреева – Алла Александровна Андреева – просила считать его поэтом. Сам же Андреев, что кажется довольно примечательным, употребил слово "вестник" при характеристике своего духовного опыта. (Но ведь слово "ангел" переводиться как "вестник", "посланник", что любопытно).

Даниил Леонидович Андреев – личность довольно неординарная, и не только потому, что он автор необычных произведений – "Розы Мира", мистерии в прозе, или мистической стихотворной поэмы "Русские боги". Странности этого человека имеют и другие причины. И причин, по нашему мнению, много: от особенностей рождения и происхождения до необычной стратегии мышления и особого восприятия мира. И они способствовали формированию Даниила Андреева как "HOMO MYSTICUS", со склонностью к мифопоэтике и интересу к истории человечества.

Но вот попытка реконструкции его мировоззренческих установок, ценностных ориентаций, базисных личностных черт, специфики мышления, как основы своеобразия творчества, – дело довольно сложное, ведь могут быть различия в их оценке, разными акценты при осмыслении биографического материала и его произведений. Поэтому попытаемся, прежде всего, рассмотреть эти биографические моменты в несколько необычных ракурсах – патографическом и астрологическом, пытаясь оценить основные причины формирования Даниила Андреева как одного из интересных мистиков не только ХХ века, но и всей известной истории человечества, а также оригинального мыслителя, апеллирующего к метаисторическим аспектам бытия человечества. Феномен Даниила Андреева не только в особенностях его произведений, последние не были бы столь примечательны, если бы их творец не был особенным человеком.

При оценке творчества столь необычного мыслителя, писателя и поэта как Д.Л. Андреев важным представляется обратить внимание на некоторые довольно необычные моменты его жизненного пути. Это дает возможность лучше понять истоки его характера и личностных черт, что не менее важно при попытке осмысления природы и ценности его творчества, чем анализ самих его произведений. Поэтому в глаза бросается, прежде всего, драматичность его судьбы, причем жизненные испытания у него начались в тот период, когда ты наиболее уязвим – с детства.

Появление нового человека приносит, как правило, не только радость родителям, но и боль – матери. Цена жизни Даниила Андреева – жизнь двадцатишестилетней матери. Увы, и сейчас подобное бывает. Конечно, значительно реже, чем в 1906 году. Но когда ты еще и причина, пусть и невольная, смерти "второй матери" – бабушки по материнской линии, которая отдает "жизнь за жизнь", – это, все же, необычно.

Как сообщает жена Д.Л. Андреева – А.А. Андреева, после смерти Александры Михайловны Андреевой, матери будущего писателя, ее мать – Евфросинья Варфоломеевна – заменяет осиротевшему ребенку мать. И причина подобного драматична – отец ребенка винит последнего в смерти жены (не более и не менее). При этом отец способен заметь, что очень крепкий мальчик стал с голоду подобием "скелета с каким-то очень серьезным взглядом". Это тоже странность в биографии Даниила Андреева, ведь не часто отец так неадекватно ведет себя при рождении младенца, мать которого умирает от послеродовой горячки через несколько дней. Причина и следствие события – рождение второго сына, Леонидом Николаевичем Андреевым, как-то необычно воспринимаются. Показательно, что не только странно в понимании причины происшедшего трагичного события, но и жестоко – мальчик будет расти не только без матери, но и без отца и брата. Итак, как утверждает А.А. Андреева: "Она увезла в Москву осиротевшее существо, в котором едва теплилась жизнь, и ребенок обрел чудесную семью. Эту семью иначе как родной нельзя и называть. До шести лет им неотрывно занималась мать Елизаветы и Александры, Бусинька, Евфросинья Варфоломеевна Шевченко. Волевая и властная, она пользовалась безоговорочным искренним уважением всех окружающих – близких и дальних" ^[3]. Но она умирает потому, что заразилась дифтеритом, ухаживая за заболевшим малолетним внуком Даниилом. Мальчик выжил, а его горячо любимая Бусинька нет – вторая смерть, причиной которой был Д.Л. Андреев.

Поэтому нужно обращать внимание, чтосмерть – это спутница Даниила Андреева, и не только в ранние годы жизни. При таких условиях у человека редко формируется оптимизм как мировоззренческий принцип.

Показателем и факт попытки его самоубийства в возрасте шести лет, после смерти бабушки. Это говорит не только о впечатлительности малыша, но и о боли, возможно, душевном кризисе. Этот человек узнал сильное душевное потрясение в очень юном возрасте, что не могло не отразиться на его отношении к миру, ценностной сфере, но и также стимулировало интерес к запредельному. И еще в сложившейся ситуации он мог начать считать себя причиной происшедшего, а это путь к комплексу вины.

Но не менее интересен факт возможности его утопления, когда малыш нескольких лет отроду катается, по воле мачехи, на санках сам возле полыньи (!), и только благодаря счастливой случайности (застрял валенок в проруби) и расторопности няньки (быстро смогла вынуть мокрого ребенка и быстро донести в теплое помещение) он остался жив. Довольно интересный, так сказать, спартанский способ отношения к трехлетнему ребенку со стороны отца и его второй жены. Но возможно в этом наглядно проступило их истинное отношение к нему – как к нежеланному, возможно в скрытой форме. И это урок – как минимум, безразличия взрослых, и сильного испуга для малыша. Однако безразличие – это форма жестокости, а также агрессии. И безразличие продемонстрировано было очень близким человеком – отцом, что могло повлиять на отчуждение между маленьким ребенком и родным по крови, но воспринятым, пусть и бессознательно, как агрессор, отцом.

Но Даниил Андреев невольно стал причиной смерти многих своих родственников и в уже более зрелом возрасте: Александра Филипповича Доброва, Александры Филипповны Добровой, с которым вырос Даниил, или же близкого друга семьи, географа Сергея Николаевича Матвеева и др.

Как здесь не задумываться о смысле бытия: частые встречи со смертью стимулируют у человека интерес к метафизическим вопросам, и Андреев здесь не исключение. Странность в другом: необходимость задумываться о смысле бытия и запредельном у него возникла слишком рано, нетипично рано. И сопровождалась она сильной болью.

По воспоминаниям жены Даниила Андреева, его отец – "известный русский писатель Леонид Николаевич Андреев, родился на Орловщине, на той удивительной русской земле, которая была родиной стольких – прекрасных и разных – русских писателей. По семейному преданию, отец Леонида Андреева был внебрачным сыном орловского помещика Карпова (имя пока неизвестно) и дворовой девушки Глафиры. Барин выдал девушку за крепостного сапожника Андреева – отсюда фамилия. Мать Леонида Николаевича, Анастасия Николаевна, – осиротевшая дочка разорившегося польского шляхтича Пацковского" ^[4]. Читать подобное интересно, хотя бы потому, что возникает сразу же несколько вопросов. Например, чем привлек дочь польского шляхтича, пусть и бедную сироту, сын сапожника? Но есть и еще более интересный вопрос: помещик Карпов и крепостная Глафира – это родители мальчика Николая, отца Леонида Андреева, но наверное у Глафиры, бабушки Даниила Андреева, девичья фамилия была трудная для запоминания? И при этом имя деда как-то не запамятовали (просто "помещик Карпов"). И обратим внимание, Даниил Леонидович был, "даже до странности – равнодушен к своему происхождению", со слов его жены, он никогда не пытался проводить какие-либо генеалогические изыскания. И это несколько удивляет: человек не желает знать свое прошлое, но при этом он любопытен, эрудирован, много читает и т.д.

При этом стоит вспомнить, что Даниил и Леонид Андреевы встречались, проводили вместе, пусть и не часто, время. Первая встреча – в августе 1907 года. Потом была зима 1909-1910 гг. или лето 1912 г. Правда, на фотографиях сын в присутствии отца почему-то не выглядит радостным, наоборот возникает впечатление, что он довольно подавлен. И отец тоже не "излучает" радости. Возможно, ситуация со временем изменилась бы, если бы не первая мировая война и последующие события русской истории, не ранняя смерть Леонида Андреева (Даниил – только подросток). Но все же замечаешь контраст настроения юного Даниила, когда сравниваешь выражения его лица возле самого родного человека – отца, и возле Эммы Мацкевич (фотография 1911 года). Можно предположить, что Даниил Андреев не простил своего отца, поэтому его и не особенно интересовали моменты происхождения последнего. Гордился, но где-то в душе жила обида ненужного ребенка, лишнего человека, как бы заброшенного гостя на чужом пире. И это не "Эдипов комплекс" по отношению к отцу, а "комплекс Золушки", ведь у Даниила был не только родной брат, который жил всегда при отце, но и дети Леонида Андреева, рожденные во втором браке. Все они были нужны, он – нет. Вторая травма "юной души" – чувство ненужности.

Взять хотя бы такой факт: после смерти горячо любимой Бусеньки летом Добровы и Даниил жили на даче возле Черной речки, где был дом Леонида Андреева, но не в этом доме. Возможно, отец просто не стремился быть поближе к сыну; возможно – это решение мачехи, но может быть, что Добровы не желали повторения опыта опасности для Даниила. Можно предположить, что эти отношения были довольно сложными. И в последующем встречи отца и сына особой радости не приносили, если верить тому, что видишь на фотографиях с Черной реки: они оба несчастливы – грустный сын и нерадостный, даже отчужденный отец.

Леонид Андреев, как известно, писал сыну письма (правда, не известно их количество). И, по-видимому, для Даниила письма отца представляли ценность, если он хранил их так долго – до момента ареста в 1947 году. Письма довольно известного человека, конечно, представляют ценность как культурный раритет, а Леонид Андреев был неординарным русским писателем Серебряного века. Причиной трепетного отношения Даниила к отцовским письмам могла быть только гордость за отца, за его талант и известность. Поэтому он и говорил: "Как хорошо, что я рос у Добровых, а не у отца". Гордость за отца и обида на отца могли быть мощным стимулом к собственному литературному творчеству сына и мотивацией отсутствия у последнего желания узнать о нем, его предках побольше. Желание рисовать – доказательство для себя и других, что он талантлив как отец, написание стихов – тоже. Желание доказать: "Я есть", точнее желание, чтобы на него обратили внимание – это сильный стимул для "раненой души" человека. Насмеемся утверждать именно о наличии сверхкомпенсации у Андреева, как источнике его творчества, и главная причина ее в отношениях Даниила с Андреевыми. Ведь у мальчика в Москве, и не только, должны были быть родственники отца, но складывается впечатление, что они не стремились поддерживать отношения с осиротевшим ребенком. Например, тети Зоя и Елена Пацковские, а вторая бабушка Даниила? Или же он не стремился с ними их поддерживать? Возможно, Велигорские и Добровы не стремились, чтобы Даниил с Андреевыми поддерживал тесные отношения. Постоянный акцент о ценности Добровых для Даниила Андреева несколько настораживает, когда читаешь воспоминания его второй жены или знавших его людей. Чувство не нужности, отчужденности у ребенка развивает не только желание фантазировать, но способствует раннему взрослению. "Взрослый ребенок" – необычен, хотя бы потому, что его рано начинают интересовать вопросы жизни и смерти, запредельного, таинственного, ведь он – маргинал, "человек двоих миров" одновременно.

Но духовное влияние Леонида Андреева на сына, несомненно. Сын был знаком с произведениями отца (причем с довольно раннего возраста). А ведь славу Леониду Андрееву принесли, прежде всего, "мистические" произведения, и не только славу, но и приличное состояние (о чем сын тоже знал). Мистический опыт Даниила Андреева мог иметь как врожденные предпосылки, учитывая происхождение его отца и интерес последнего к подобного рода опыту, так и стимулироваться знакомством с отцовским литературным наследием. Авторитет отца как неординарной личности – важный стимул становления Даниила Андреева как "HOMO MYSTICUS" уже в раннем возрасте. Сын стремился доказать наличие таланта, подобного отцу. (Впрочем, это справедливо и по отношению к старшему сыну Леонида Андреева – Вадиму, который также стремился стать писателем).

Но мог быть и еще один источник – не стимул к подражанию и самоутверждению, а определенное "родство душ", например "мистические нотки" или желание привлекать внимание. Ведь Леонида Андреева в воспоминаниях своеобразно характеризовали его современники, если обратить внимание на черты характера, особенности мировоззрения, или даже внешности, манеры поведения: "редкостный красавец, напоминающий итальянца с Неаполитанского залива", "необузданная, дикая, мрачная фантазия", "предчувствие ранней гибели, с мучительным вниманием к вопросам жизни и смерти", "на мозгу его как бы лежал какой-то черный налет", "ходил тогда в поддевке, высоких сапогах и красной рубашке" (С.Г. Петров); "любил шутку, острое словцо", "человек с ласковой, хорошей душой, умный интересный собеседник" (Н.Д. Телешов); "ленив и нелюбопытен", "сентиментален и застенчив", "простодушен и добр", "был всегда на людях, всегда с приятелями", "одинокий человек", "обреченность, какая-то гибель", "замученный предчувствиями", "неприемлющий мир", "скиталец-разночинец", "жертва за всех нас", "романтик своеобразный", "любовь к вечно женственному началу", "недовольство собой", "грубоватая насмешливость над самим собой" (Г.И. Чулков). Не человек, а "ходячее противоречие", прямо таки, с повышенным стремлением привлечь к себе внимание. Да и довольно своеобразно характеризовалась его авторская манера и особенности литературного творчества: "литературная истерика", "отравитель современного ему поколения" (Г.И. Чулков); "сочетание общественного инстинкта с общественным пессимизмом", "неверие в будущее", "апология смерти и тьмы", "трагедия разума, трагедия добра и трагедия жизни", "ультраанархический исход", "стиль “безумия и ужаса”", "непонятный мистический страх" (В.В. Воровский); "литературный кошмар, где все мрак, безысходная тоска и прямое безумие", "обычная андреевская тема – отчуждение и одиночество" (С.А. Венгеров); "мрачный, трагический талант" (С.Г. Петров); "его мысли, как больные сны, выпуклы" (И.Ф. Анненский).

И для сравнения посмотрим отзывы о Данииле Андрееве: "очень красив", "высокий", "лучистые, чуть загадочные глаза", "ощущалась большая внутренняя сила", "его какая-то особая связь с язычеством", "поэт глубокого внутреннего содержания", "скромный, выдержанный человек", "религиозен", "очень хороший товарищ", "редкостная возвышенность и чистота, благородство" (В.М. Василенко); "высокая худая фигура, очень худое смуглое лицо “голодающего индуса”", "сух, замкнут, строг, ни разу не улыбнулся", "знакомых и друзей у него очень много", "воспринимал окружающий мир не только зрением, слухом и обонянием, но также и осязанием", "магический взгляд", "походка у него была стремительная, даже какая-то летящая", "такая походка бывает у людей, отмеченных сверхчеловечностью", "была интересная теория, трактующая исторические духовные циклы, охватывающие большие массы людей и даже целые народы" (И.В. Усова). В глаза бросаются многие моменты похожести.

Со слов друга юности В.М. Василенко, в возрасте двадцати лет Даниил Андреев имел довольно необычную привычку – рассказывать об опыте своей реинкарнации, описывать свою предыдущую "жизнь в иных мирах". Эти воспоминания близкого к Андрееву человеку интригуют: "Несколько раз, подолгу он рассказывал мне о своей жизни в каком-то ином мире. Там было три Солнца: одно голубое, другое изумрудное, третье такое как наше. И они восходили в разное время. Причем, когда совпадали восход одного и закат другого, в небе полыхали удивительные, фантастические краски, которые преображали все – дома, леса, луга. Люди там жили очень хорошо, там не было ни войн, ни злодейств. Он говорил о прекрасных зданиях, ласковом море, о том, что все жители этого мира любят поэзию, искусство...". Или же еще воспоминание: "Он говорил о какой-то любви, которая у него была на одной из планет. О юной красавице, с которой встречался в каких-то мраморных павильонах... А рядом бродили ласковые звери, выгибая бархатистые гибкие спины. Они походили на тигров, но были ручными и никому не делали зла. Там летали птицы, которые садились прямо на плечи, терлись своими клювами о щеки, а некоторые даже позволяли брать себя в руки, и люди кормили их какими-то невиданными зернами. Тут же росли чудесные плоды, их приносили какие-то женщины, кланялись и уходили. Люди возлежали на каменных ложах в легких одеждах и читали книги...". Эти вещи говорил человек, по-видимому, не просто мечтательный, но и душевно ранимый. Поэтому можно утверждать о его стремлении к покою, красоте и … неге, как не странно. Поэтому и звучали слова о людях, которые в свое удовольствие читали книги, когда другие с поклоном им приносили и подавали "чудесные плоды". Подобные андреевские мысли можно ведь рассматривать двояко, как сверхкомпенсацию за реалии его жизни или же как "разблокировку памяти" при метемпсихозе.

В последнем случае примечательно, что андреевские миры красивы, но в них, как и в нашем, есть люди, от которых требуется принести для другого человека нечто с глубоким поклоном. И его миры отличаются от нашего, прежде всего, красками окружающей среды. (Хотя утверждение о "изумрудной" звезде несколько не вписывается в наличную классификацию звезд за яркостью и цветом). Однако бросается в глаза не просто художественное восприятие им мира, но и скрытый, визуально эстетизированный сибаритизм. Кроме того, можно утверждать о нем именно как о врожденном художнике, поэзис здесь вторичное явление. Андреевские миры отличаются не только насыщенностью красками, но и сложной композицией с тонко проработанной детализацией. И привлекает внимание его умение структуировать информацию. Вряд ли он был аналитического склада ума человеком, скорее перед нами носитель синтетической способности мышления.

Но вот когда утверждается, что в этих рассказах "Даничка всегда был влюблен в ослепительно-красивых девушек, мечтательниц", а также что в своей прежней жизни он был и в Индии, "был воином, она – жрицей храма, и любовь свою они скрывали. Было это в давние времена, когда складывались стихи «Рамаяны»" ^[5], то почему-то больше веришь в талант человека, наделенного изумительным воображением. Возникает мысль о "фантастической романтике" носителя стратегии (или стиля) художественного мышления. Особенно если вспомнить, что с раннего возраста Андреев увлекался историей и культурой Индии, что поощрением ему за хорошее поведение служило изучение, по-видимому, санскрита или хинди (или же какого-то другого языка этого региона). А также того, что его привлекал именно брахманизм, а не буддизм.

Еще один интересный момент биографии Даниила Андреева, который может дать определенное представление об истоках его творчества, именно социальных детерминантах, – это его польские родственники. Как известно, его матерью была Александра Велигорская, и, как утверждала А.А. Андреева, "фамилия Велигорские – русифицированная форма родового имени одной из ветвей графов Виельгорских (правильнее – Виельгурских), лишенных титула и состояния за участие в восстании 1863 года". И далее А.А. Андреева вспоминала, что по "женской линии Александра Михайловна – украинка. Ее мать, бабушка Даниила, – Евфросинья Варфоломеевна Шевченко. Фамилия Шевченко, вообще очень распространенная на Украине, не совпадение, а родство с Тарасом: Варфоломей Шевченко был его троюродным братом, свояком и побратимом" ^[6]. (Но опять примечательно, что этот факт стал известен благодаря стараниям киевлянки Ольги Васильевны Ройцыной, жены троюродного брата Даниила Анатолия Мефодьевича Левицкого).

Вообще-то здесь в андреевской биографии тоже есть некоторые интригующие моменты. Они дают возможность, по нашему мнению, лучше понять "атмосферу дома", в которой рос Андреев, ценности, идеалы и социальную позицию семьи, которая стала для него родной не только по крови, но и воспитанию. Это важный источник формирования его мировоззрения и отношения к социальным реалиям. Склонность к мифотворчеству может иметь и социальные истоки – родовые.

Итак, род Виельгорских (Wielhorski) следует считать непольским в истоках, ведь писался и пишется в Польше не посредством "о кресковане": поэтому "hora", но не "гура" (góra). И вопрос, состояли Виельгорские и Велигорские в ближайшем родстве – далеко не риторический. Может быть, что графское достоинство, пусть и бывшее, – миф, и Велигорские не имеют близкого родства с Виельгорскими. Тогда подчеркивание своего родства с весьма родовитыми дворянами любопытно. Поэтому важным представляется небольшой исторический экскурс. Дед Даниила со стороны матери – Михаил Михайлович Велигорский (1840-1906), прадед – Михаил Данилович Велигорский ^[7], прапрадед – Даниил (Данило) Григорьевич Велигорский (1793 года рождения) ^[8], а прадед деда – Григорий Никитич Велигорский из полковых хорунжих произведен в 1784 году в войсковые товарищи, служил в полковой Киевской артиллерии, через три года уволен в отставку в чине поручика. Его же отец – Никита (Микита) Велигорский был "гарматный есаул Киевского полку в обшите" ^[9]. (Здесь стоит вспомнить, что в 1783 году были ликвидированы левобережные казацкие полки и образовано десять регулярных кавалерийских полков, в 1784 году переименованных в карабинерские. При этом казацкая старшина получила чины российской армии, а в 1785 году – уравнена в правах с российским дворянством. Есть и любопытное свидетельство Степана Тимофеевича Шихуцкого, который в 1767 году в справке ревизорам назвал имя своего соседа и родственника со стороны жены Романа Велигорского. Жили оба в Черниговской губернии ^[10]. Как видим, носители этой фамилии связаны с территориями Малороссийского генерал-губернаторства – Киевские, Черниговские, Новгород-Сиверские земли). Примечательно, что за формулярным списком о службе Михаила Михайловича Велигорского следует, что он родился в дворянской семье 2 ноября 1840 года, в апреле 1863 года по окончании курса наук в землемерно-таксаторских классах при киевской 2-й гимназии со званием "частного землемера и таксатора" был "определен в Черниговскую межевую палату" младшим землемерпомощником, – утверждает Г.Н. Павлова в своем диссертационном исследовании. (Она исследовала материалы Центрального государственного исторического архива г. Москвы и Московской области, а также Государственный архив Орловской области). Постепенно продвигаясь по служебной лестнице, стал коллежским регистратором со старшинством, в 1879 году – губернским секретарем и т.д. И в ноябре 1872 года Михаил – дед Даниила Андреева, уволен со службы по собственному прошению, "по домашним обстоятельствам" ^[11]. Через семь лет он опять на службе и уже женат, у него есть дети, а жена владеет землей в Черниговской губернии. О его неблагонадежности упоминаний нет.

А вот история графского рода Виельгорских. Следует обратить внимание, что род герба "Кердея" – древний (XIV в.): Денис, сын Олизара Кердея, получил на Волыне имение Вельгора (Wielhora), от него и пошел род дворян Вельгорских. Он разделился на две ветви в XVII веке, к одной из них и относился основатель графской ветви Михаил (1728-1794) (Michal Wielhorski) ^[12], который был литовским великим кухмистром, занимал должность писаря польного литовского, возведен в графское достоинство в 1787 году (грамотой Франца II, Императора Римского, Короля Галиции и Лодомерии) ^[13]. (Но известен и другой одноименный род, герба Гржимала, одна его ветвь записана в первой родословной книге Подольской губернии, а вторая – в шестой части родословной книги Волынской губернии ^[14]. Правда, о них нет сведений, что кто-то имел графское достоинство). И если действительно предками Даниила Андреева были представители именно графского рода, то скорее по линии второго (за польскими источниками – третьего) сына упомянутого Михаила. Второй Michal Wielhorski (1754-1808), генерал войск коронных, участник восстания Костюшко в 1794 году. Его наследники-сыновья: Michal (1790-1856), у которого была дочь; и Józef (1792 года рождения), о наследниках которого нет сведений; сын Aleksander Gustaw (1798-1874), от которого внук Mieczyclaw (1849-1903), правнук Wladyslaw (1874-1908) ^[15]. Его брат, граф Józef (1759-1817, по польским источникам 1749 года рождения) имел только дочь. В генеалогических ветвях наследников их старшего брата, графа Юрия (Jerzy Wincenty) Виельгорского, который с 1794 года перешел на российскую службу ими могли быть: Юрий Юрьевич (1789-1808); Иосиф (Осип) Юрьевич (1790-1816); Александр Юрьевич (1792 года рождения, но мог умереть и в младенчестве); Александр (Эдуард-Георгий) Юрьевич (1802-1881). Поскольку род Михаила Юрьевича пресекся по мужской линии, а Матвей Юрьевич умер холостым. (Как видим, имя Михаил в ветви Виельгорских, представители которой имели титул графа, было распространено, но вот фамилия в России писалась как Виельгорские).

А в "Списках политических преступников, лишенных по суду прав состояния, имущество коих подлежит конфискации в казну" (1864) нет никаких Велигорских, записано такие имена: "ВIЕЛЬГОРСКIЙ Михаилъ граф Витебская губерния Себежского уезда. В этом же уезде состоят у его родителей нераздельные имения с. Дедино и фольварки – Олыня, Юстьяново и Заситоно. ВIЕЛЬГОРСКIЙ Мъчиславъ граф Витебская губерния Себежского уезда родители его имеют в этом же уезде фольварки – Олыня, Дедино, Юстьяново и Заситоно" ^[16]. И, за исследованиями Р.Г. Чернова, в этом уезде еще в 1897 году проживал граф Владислав Густав Виельгорский, владелец имения Юстбаново ^[17]. (Поэтому и можно предполагать, что речь идет об упомянутых ранее Мечиславе и Владиславе Виельгорских, а Михаил мог быть наследником Юзефа. Понятно, соответственно, их участие в восстании 1863-1864 гг. – сказался мятежных дух их предка Михала). Но странно, что в списке землевладельцев Витебской губернии (1878) также упомянуты граф Густав Михайлович Вельгородский, католик, владелец Осыни, Клиосин и Анельполя, а также графы Вельгорские, православные, владельцы Юстинианово, Дедино и Заситино ^[18] (именно эти имения упоминались в списках репрессиро